— Тебя ищем. — Леор был напряжен, левая рука подрагивала. — Вернулись помочь тебе с приготовлениями.

Они оба до сих пор были вооружены и облачены в доспехи, и оба повернули лицевые щитки к Анамнезис, впервые созерцая уникальный машинный дух корабля во плоти.

— Приветствую, Леорвин Укрис и Телемахон Лирас, — произнесла она, паря во мгле перед ними.

Леор подошел к ней, глядя на обнаженную фигуру, погребенную в разреженной эмульсии аква витриоло. Он постучал пальцем по усиленному стеклу, как ребенок мог бы тревожить рыбку в аквариуме.

Разумеется, Анамнезис не улыбнулась, однако и не приказала ему прекратить. Она посмотрела на него сверху вниз, как будто его поведение было мимолетной диковинкой, странной игрой насекомого, не более того. Леор ухмыльнулся в ее внимательное лицо.

— Так ты его сестра, а?

— Мы — Анамнезис.

— Но ты была его сестрой до… всего этого.

— Когда-то мы были живы, как жив ты. Теперь мы — Анамнезис.

Леор отвел взгляд.

— Как будто споришь с машиной.

— Ты и споришь с машиной, — произнесла стоявшая рядом со мной Нефертари.

Леор, как всегда, проигнорировал ее. Он уже набирал воздуха, чтобы заговорить, когда нашу сбивчивую беседу нарушили слова Телемахона.

— Ты прекрасна.

Мы все обернулись. Телемахон стоял перед Анамнезис, прижав ладонь к окружавшей ее емкости. Она подплыла поближе к воину, несомненно привлеченная его необычным поведением.

— Мы — Анамнезис, — сообщила она ему.

— Знаю. Ты прелестна. Невероятно сложное существо, воплощенное в этом прекрасном теле. Ты напоминаешь мне о наядах. Тебе известно о них?

Она снова наклонила голову. Я чувствовал, как ее мысли мечутся туда-сюда невообразимыми проблесками между короной из кабелей и сотнями капсул разумных машин по всему залу. Мозгами пленников, ученых, мудрецов и рабов, которые все были подключены к ней как совокупный коллективный разум.

— Нет, — наконец произнесла она.

— Они были мифом Кемоша, моего родного мира, — сказал ей Телемахон.

Серебристая лицевая маска выглядела в тот миг как никогда уместно, взирая с безмятежным восхищением. Он был похож на человека, который глядит на образ райской жизни после смерти. Неудивительно, что когда-то человечество хоронило в таких масках своих королей и королев.

— Возможно, их корни уходят глубже, на Старую Землю. Не могу сказать точно. Кемошийская легенда гласит, что на нашей планете были моря и океаны, в ту эпоху, когда солнце Кемоша горело достаточно ярко, чтобы в изобилии вдыхать жизнь. Наяды являлись разновидностью водяных духов, которым было поручено надзирать за океанами. Они пели тварям глубин, и их песни успокаивали душу нашего мира. Когда же их музыка наконец подошла к концу, океаны высохли, а солнце потемнело в пыльном небе. Сам Кемош скорбел об утрате их песен.

Глаза Анамнезис были широко раскрыты.

— Мы не понимаем.

— Чего ты не понимаешь? — спросил он с интонацией сказочника.

— Мы не понимаем, почему наяды прервали свою музыку. Их действия привели к глобальной катастрофе, тяжесть которой имела смертельный для многих видов уровень.

— Говорят, что их песнь просто подошла к концу, как бывает со всеми песнями. В тот день наяды пропали из нашего мира, исполнив свой долг и полностью прожив свою жизнь. И никогда уже не возвращались.

Я стоял и ошеломленно молчал. Даже Нефертари сдержалась и не стала поддразнивать мечника в тот момент — хотя я видел, как она улыбается своей подобной ножу улыбкой, наблюдая за воином, который когда-то столь яростно жаждал ее смерти.

Леор тем не менее нарушил тишину одним из своих похожих на выстрел смешков.

— Это самая тупая вещь, какую я когда-либо слышал. Маленькие океанские богини поют рыбе?

Анамнезис повернулась к Леору, разрушившему чары истории Телемахона. Я увидел в ее взгляде тлеющую злость. Меня ободрило уже то, что она вообще испытывает эмоции.

— И на Кемоше никогда не было океанов, — добавил Леор. — Так что это не может быть правдой.

Телемахон опустил руку, явно с некоторой неохотой. Я чувствовал его заторможенные мысли — ощущал, как они крутятся и дают сбои, будучи слишком холодными и пресными, чтобы соединиться с какими-либо эмоциями.

Меня снова поразило, что же я с ним сотворил. Ариман истребил наш легион, приговорив их к существованию в виде рубрикаторов, но вот то же самое прегрешение, в котором я его обвинял, совершенное моей же собственной рукой. Хотя оно выражалось в масштабах одной души, а не целого легиона, горечь лицемерия была неприятна на вкус.