Однажды пришел тот гофмейстер к Синану-паше и стал ему говорить: «Я-де был прежде христианином и своему королю держал присягу, а теперь, ставши мусульманином, хочу показать свою верность султану и всем пашам и для его власти и славы ничего, даже головы своей, не пожалею. И если-де хочет великомочный паша, чтобы я показал свою верность султану своему и всему турецкому народу, пусть велит мне вместе с турками, кто назначен будет, обыскать посольскую канцелярию христианского цесаря; я-де там отыщу и предъявлю паше такие вещи, что все только дивиться станут, как и через кого они могли дойти до христианского посла; тут-де окажется, что самые первые особы и начальники султанского правления не устыдились, без ведома его, переносить послу тайные советы, чтобы король венский, сведав о турецких замыслах, мог заблаговременно приготовиться и собрать со всей империи потребную помощь».

Паша счел это важным делом и, похвалив доносителя за верность, не только разрешил ему произвести обыск в канцелярии у христианского посла, но и дал ему еще для этого начальных чаусов, в том числе одного испанца и несколько потурченных валахов, с приказом — смотреть за всем как можно старательнее и наблюдать, чтобы тому шельме гофмейстеру (названному при потурчении Алибеком) не было ни в чем сопротивления.

За день перед тем приказал посол секретарю принести ему шифрованные письма, и, когда смотрел их, показалось ему, как будто в них что-то пропущено; секретарь в это время играл на дукаты с другими служителями рыцарского чина. Между тем пан посол велел ему достать из потаенного места подлинные записи, для поверки, и, удостоверившись, что все написано как следует, приказал ему тотчас отнести те записи обратно и спрятать по-прежнему. Но секретарю в ту пору дороже всего показалась игра, и он, забыв свою должность и присягу, которую приносил Господу Богу и его цесарскому величеству, как только вышел из канцелярии, положил те записи в первый попавшийся шкаф и сел опять за игру свою. Видно, когда есть на что судьба и определение Божие, ни к чему не служит никакое человеческое смотрение и забота.

На другой день ранним утром пришел тот несчастный Алибек с пятьюдесятью начальными турками к нашему дому и стал стучать в ворота; а ключи от ворот были у кухонного писаря и висели в кухне на стене; на тот стук встал поваренок и без всякого опасения, сняв ключи со стены, отворил им ворота. Они вошли как можно тише в дом и неожиданно появились в комнате у посла, приведя его и всех нас в страх и изумление. Тут начальный чаус объявил пану послу на валашском языке, что они присланы с Алибеком от великого Синана-паши с таким поручением: дошло-де до Синана сведение, что он выведывает всякие их намерения и передает своему королю все, что делается при дворе велемощного султана; и потому имеет-де он, посол, тотчас отпереть свою канцелярию и допустить того Алибека произвести в ней повсюду осмотр.

Выслушав ту речь, пан посол приказал принести сладкую наливку и сластей и просил их садиться. Притом дал противу поручения паши такой ответ: «Кажется-де совсем неприличное это дело — производить осмотр в канцелярии римского цесаря, ради одной только клеветы, взведенной на них тем бездельником и изменником, бывшим его домоправителем». Затем, обратясь к нему самому, стал в лицо убеждать его, чтоб он вспомнил жену свою и детей и что не уйти ему от возмездия Божеского. Но турки стали говорить послу, чтобы он не вступал с ним в речь и оставил бы его в покое, так как тот человек уже не слуга ему и стал мусульманином, и понуждали отворить немедленно свою канцелярию, чтобы они могли исполнить приказание паши. И так, видя, что нельзя тому воспрепятствовать, послал пан к секретарю потихоньку спросить его, спрятал ли он те вещи (то есть записи), о которых ему известно? Он, сидя за картами, отвечал пану, чтобы не беспокоился, и сам, придя к нему, подтвердил, что все спрятано как следует, — видно на этот час Господь Бог по грехам нашим отнял у него всю память.

Между тем чаусы настоятельно требовали, чтобы отворили им канцелярию; пан приказал секретарю отпереть, сам пошел с ними и все время твердил тому бездельнику: «Открывай-де важные секреты, добудешь себе за то великие милости от паши, а может, и от султана — тогда поделись и со мной»; притом с насмешкой напоминал ему, чтобы глядел хорошенько, как перед Богом: «Не найдешь-де ничего подозрительного, а я тебя к тому привести хочу, что ты за свой лживый донос и за поругание послу будешь наказан и взденут тебя на крюк». На это несчастный отступник отвечал: «Дай только мне все осмотреть». И когда отворили канцелярию, он заглядывал всюду с великим страхом, так что сам трясся, и нашел только простые письма, которые писали нам из Вены товарищи и знакомые. Отворили ему все ящики, но и там не нашел ничего, кроме счетов и других незначащих бумаг. А пан все на него посмеивался и приставал к нему: «Ищи-де хорошенько, добирайся до секретов, принесешь паше важные вещи, чтобы было за что тебя повесить».

И так готов был уже безбожник идти вон из канцелярии, как увидел за дверью шкап и велел его отворить себе. Тут только опамятовался секретарь и вспомнил, какие неоцененные вещи положил туда, взглянул на пана. А пан воображал, что те вещи упрятаны куда следовало, и на сердце ему не входило, чтоб секретарь мог быть так беспечен, так что он и тут стал приставать к изменнику со смехом, приговаривая: «Вот тут и есть, вот где лежит», и, смеясь, приказал отпереть шкап. Как только Алибек вложил туда руку, так и напал на те записи, всего листов с шесть, захватил и взял из шкапа. Узнав свои бумаги, пан весь побледнел как полотно и, едва удержась на ногах, оперся к стене, а несчастный гофмейстер, поглядывая на него, кричал: «Вот, чего я искал! Больше мне ничего не нужно» — и, выйдя из канцелярии с веселым видом, стал хвалиться перед турками своей находкой. Нас тут много было, но мы не могли понять, что взял этот бездельник и чем похваляется, а когда бы мы знали, то вырвали бы бумаги из рук у него и бросили бы в огонь, потому что у нас людей не меньше, чем у них было. Но тут пан вступил в переговоры с чаусами, а двоюродного брата своего послал в сундук, велел принести к нему талеров и дукатов в венгерских шапках, стал раздавать чаусам и просил, чтобы позволили ему взять назад бумаги. За деньги они и согласились бы на то, только тот безбожник, когда главный чаус к нему обратился, ни за что не хотел выпустить из рук бумаги и отдать, представляя, что от них и счастье его, и жизнь зависит. Так пан даром и роздал деньги чаусам.

Когда ушли турецкие комиссары, тут предался наш пан великому горю и с плачем стал говорить секретарю, как он будет отвечать за свое дело Господу Богу и цесарю нашему. «Не забочусь я, — говорил он, — о своей жизни, сам я умереть хотел бы, когда бы только вас, молодых людей, тут не было; вы, чтобы спасти жизнь свою, принуждены будете потурчиться и так пойдете на вечную погибель из-за глупой беспечности секретаря моего. Когда донесут Синану-паше, что взял этот несчастный отступник из шкапа, — быть того не может, чтобы не предали вас лютой смерти». С того часу не ел он, и не пил, и не ложился на постелю, и все со слезами молился и ждал ежечасно, что пришлют взять нас.

Вскоре пришел тот несчастный потурченник сказать пану, если-де пришлет ему тысячу двойных талеров, то позволит взять назад несколько бумаг. Послал ему пан несколько сот талеров, а он, взяв деньги, пошел с ними к Синану-паше, чтобы выказать, как он верен и честен, что приносит ему деньги, которыми пан посол хотел подкупить его, чтоб выдал ему некоторые бумаги; но он-де не хотел так поступить ни за какие подарки, а передает ему, паше, все, что открыл в канцелярии; причем усердно просил его замолвить за него слово султану и испросить ему милостивую награду.