— Пан священник, — вмешался в разговор синдик, — думается, наш большой колокол и не велик и не мал. В самом деле, это не самый большой, а всего лишь средний. А вы что на это скажете?

Священник подумал и решил, что синдик прав. Он вкрадчиво посмотрел на причетника и сказал: — Пан причетник, а ведь это правда. Наш большой колокол должен быть чуть больше.

Новость сразу же расползлась по деревне. Все только и говорили о том, что в Церовой нет самого большого колокола, что у них только маленький — погребальный — колоколец и два средних: один побольше, другой поменьше. И как же так вышло, что до сих пор никто не замечал этого? В ближайшее же пожертвование на серебряный поднос падали одни пятикронные — лишь бы колоколило как положено! А однажды священник, причетник и синдик, прослышав, что в Тренчине живет знатный, прославленный колокольник, отправились туда и нашли его: звали его, кажется, Ранко, и хоть, может, это и не очень звонкое имя, но он умел придать ему звук, и звон, и тон, и даже величавость, потому что был мастер — все вокруг него звенело, гремело и под ним, а над головой словно ангелы ему пели, — так вот этот самый Ранко, всем мастерам мастер, отлил, изготовил им колокол, точнее, колоколище — превосходный по виду и звуку, какому широко окрест равного не было.

— А как же они его поднимут? — беспокоились церовчане.

— Это их дело. На то и мастера, чтобы знать свое дело.

— Скоро уже! Наверняка готовят полиспаст.

— Полиспаст? Вот оно что! А я-то думал, применят лебедку.

— И лебедкой можно. Но машина есть машина. Гульдан сказал, что заместо лебедки используют полиспаст.

— Чего тут удивляться. Это же колокол!

— Ну скажу я вам, ребята, такой большой колокол и скотину разбудит.

— Уж тебя-то точно разбудит. А что, разве это не дело? Для того-то и купили колокол, чтобы тебя разбудить.

— Хоть бы его повесили!

И вправду применили машину, полиспаст, и даже не один, среди них, возможно, была и какая-нибудь лебедка — умникам на удивление! Вся деревня тянула, тянула, пожалуй, так тянуть и не требовалось, а когда колокол подняли, мастер Гульдан — ибо он тут всем заправлял и все проверял — махнул рукой и сказал: — Стоп! С этим колоколом не надо спешить! Имро, Якуб, Ондро, поживей что-нибудь под него подложите! — А как подложили, мастер поднес руку ко рту и закричал вниз, где загорелые и небритые крестьяне держали канаты полиспастов: — Стоп! Хватит! Ослабить! Можете малость ослабить! Ослабить, ребята! Можете чуть ослабить! Еще! Еще! Еще сантиметр! Готово!

— Как готово? — удивились ребята. — Что это они опять выдумали? Почему сразу не повесили?

Мастер снова приложил к губам руку и закричал: — Помощники наверх!

— Помощники наверх! Помощники наверх! — передавался приказ вниз.

Все помощники плотников взбежали на колокольню.

Мастер двинулся им навстречу: — Слушайте, ребята! Мне нужен шикула.

Вызвались все. Мастер пересчитал. Их было двенадцать. — Неужто вас и вправду двенадцать? Вы, ребята, не серчайте, но я не такой уж дурак, каким кажусь. Я знаю отлично, что истинный шикула на дороге не валяется. Попробуем еще раз! Я сосчитаю до двух, а вы подымете руку, но вызваться может лишь тот, у кого котелок и впрямь варит — на этот раз все будет в силе, хочу шикулу за сметку наградить! Внимание! Минуту! Раз, два!

Руки опять поднялись, на этот раз было их меньше. Двое не вызвались. Один из них был неулыбчивый, пожалуй даже слишком, глаза запавшие, а когда мастер посмотрел на него, он и вовсе их опустил. У другого глаза были такие же, но глядел он Люцифером и к тому же скалил большие кривые зубы.

— Почему вы не подняли руку? — спросил их мастер.

— Я хотел только помочь, — ответил первый.

— Я тоже хотел помочь, — ответил второй, — но думал, что будет веселей. Я люблю веселую работу. На оброк мне плевать.

Мастер улыбнулся одному и другому, ему казалось, что оба удивительно походят друг на друга, даже могли бы сойти за одного. «Ей-ей, возьму-ка их обоих, по крайней мере будет у меня и посол и осел, может, людям дурак-то как раз и понравится!» — Возьму вас обоих, вместе и составите одного. Шикула — вольно! Остальным — разойдись!

Это означало, что, кроме посла и осла, все могут уйти.

Через несколько минут с колокольни спускаются и посол и осел. — Надо поднять на колокольню восемь литров вина, — объявляют они. — Ровно в двенадцать увидите повешенного.

Церовчане гадают: — Какого повешенного? Зачем ему вино? Что они еще придумали?

— Опять какое-нибудь богохульство? — сердится священник. — Никакого повешенного не будет!

Но посол обучен как надо. Он растолковывает священнику, что это стародавний обычай, а обычаи надо уважать. Мастер сказал, что, чем больше у народа обычаев, тем больше он чувствует себя народом, обычай сплачивает, сближает людей.

— Как же! Уже и повешенные народу понадобились! Повешенный людей будет сплачивать!

— Пан священник, — не уступает посол, — ведь это всего лишь обычай!

— Дурной обычай! Довольно! Ух ты, паршивец! Еще поучать меня вздумал! Ни слова больше.

Осел агитирует деревенских: — Послушайте, люди добрые, обычай не обычай, а вино гоните, во всяком случае, потеха будет. Ребятам выпить охота. Восемь литров. Разве это много? На худой конец кто-нибудь из ребят наложит в штаны. Ну и что из этого? Разве такого еще ни с кем не случалось? Случится такое, так взойдем на колокольню и разом все вычистим. Думаете, я не знаю, о чем вы горюете? Обидно небось — отдать выпивку, а настоящего повешенного не увидеть. По вашим глазам вижу, что вы бы с радостью кого-нибудь повесили. Тащите вино, устроим представление. Повесьте хоть меня!