Люди слушали, затаив дыхание, потом стали спрашивать друг друга: — Слышали? Вы слышали? Немцы пришли. Что это значит?

— Что значит? Пришли устраивать Schutz [39] . Пришли шуцовать. Освобождать нас от партизан.

— От каких? Разве они до сих пор о них не знали? Ведь партизаны тут давно. Всюду партизаны.

— Как всюду? Я их не видал. Ни одного не видал.

— А ты на меня погляди! Как следует погляди! Может, я и есть партизан.

— Ну с тобой я бы и сам легко справился. Для таких партизан немцы нам не нужны. Ей-ей, этот немецкий шуц интересует меня.

— И меня, и меня.

— Всем бы только шуцовать! Уж больно этот немецкий шуц интересует меня. Ребята, да ведь они на нас идут. Это нас пришли они утюжить и изводить.

— Сдрейфил? Чего тебе их бояться? Они и до сих пор были здесь. И каждый думает, что сапоги и фуражка — это уже все, что главнее его уже и нет никого. Ну и пусть себе маршируют, коли нравится. Чихал я на них, я их совсем не боюсь.

— Я знал, что так будет. Это за ту миссию и за того генерала, которого два месяца назад кокнули на востоке, и за ту военную автоколонну.

— Какую автоколонну?

— За те машины с бензином, что сгорели вместе с солдатами. Нужно нам это было, да?

— Почему нам? Ведь это русские сделали. Русские с ними воюют. А что, по-твоему, они должны были пропустить колонну в Россию или на Украину, чтобы немцы у них еще больше деревень подпалили?

— Но это было на нашей территории. И наши, говорят, помогали русским. Там и наши были.

— Русины.

— Русины и словаки. Может, они вовсе не знали, что там бензин был. Ну и пекло же, наверно, там было, люди добрые!

— Ну было. Ясное дело, было. Иному и взглянуть на такое страшно.

— Смелость нужна тут, смелость нужна.

— Смелость нужна, это точно!

— Какая такая смелость? Кинул спичку, и вся недолга.

— Гм, гм! Хотел бы я на тебя посмотреть.

— А хоть и две спички!

— Взрывчатку. Там наверняка была взрывчатка. Либо зажигательная бутылка. Кто-то кинул ее.

— Может, оно и так!

— Именно так, а иначе ничего не сделаешь.

— Как это не сделаешь?!

— Ужас что было! Огнище до самого неба. Все полыхало и взрывалось. Бензин шипел, горел, хлестал во все стороны.

— Так, именно так. Значит, был человек, нашелся для такого дела человек. Ох и зол был на них, верно…

— Ясное дело, зол, без злости тут не обойдешься. А что же дальше?

— Вот и я говорю, вот и говорю. Дальше-то что? О таком огне, о таком-то полыме забыть нельзя. Божья кара, огнь кромешный, содом и гоморра! Все сгорело дотла, все сгорело. Пепла не осталось. Милые мои, пепла и то не осталось. А от людей, от немцев, — ни следа. Все сгорело. Какие жуткие взрывы! На востоке все это слышали. Бензин взрывался, пламя полыхало аж до самого неба. Винтовочной пальбы и то слыхать не было. А мужики, выходит, партизаны эти — среди них, говорят, и дети были, мальчишки, — носились вокруг огня да кричали, жуть какая-то. Ужас, люди добрые, ужас!

— А ведь они могли там и задохнуться. Все там могли задохнуться, испечься.

— Даже ума решиться, ей-ей, даже спятить могли, ей-ей! Ужас, ужас, ужас! Небо заполыхало. Уж кто-нибудь там наверняка ополоумел, ошалел, творилось что-то страшное, все дотла сгорело, дотла сгорело. Ни одного немца в живых не осталось. Все сгорело, пепла не осталось. Люди добрые, ведь это даже слушать было невмоготу, не для моих ушей это, а теперь слова из глотки не лезут, просто ужас какой-то, от них и пепла не осталось, слышите, люди, пепла не осталось, ни горстки пыли, ни пылинки. Господи Иисусе, люди добрые, язык у меня отнялся, прямо язык отнялся, ни слушать, ни сказать не могу, слов нету.

— Привыкнешь. Немцы тебя еще многому научат. Будет по крайней мере у тебя хорошая школа.

— Господи боже мой, вы только подумайте, люди! Только подумайте! И подумать об этом страшно. Такое в башку не вмещается, в башку не вмещается, язык отнялся, язык отнялся…

— Кто от черта наберется, тот и до черта доберется!

Итак, пришли немцы, немецкая армия! Все говорят, что мы их позвали, говорят, позвало их братиславское правительство, чтобы они навели у нас порядок, ибо сами мы порядок навести не умеем.

Что сказать на это? Что об этом думать?

Увидим то, что видно будет. Увидим, каков он, этот порядок.

Немцы наводить порядок умеют, опыт у них богатый, сколько раз они уже наводили порядок и дома, и за границей. И нас уже подучили, и нам кое-что присоветовали, да вот теперь хотят поучить нас еще лучше, обстоятельнее, оттого и пришли — явить нам свой немецкий порядок.

Что ж, братцы, приготовимся встретить немецкий порядок!

В Околичное они пока не заявились, но люди уже цепенеют от страха, гадают, что будет, как будет. У всех поджилки трясутся, немцы, говорят, теперь лютые — еще бы не лютые! — говорят, страшно им — еще бы не страшно! — лютые они и страшно им, потому что их отовсюду гонят в шею.