А вот другой эпизод, связанный с «таинственными» свойствами души русского человека.

Было это недалеко от Белграда, на небольшой железнодорожной станции, после освобождения Югославии. Сюда прибыл из Советского Союза первый железнодорожный эшелон с хлебом.

Крестьяне Боснии умирали от голода. Хлеб нужно было разгрузить срочно. Мэр полуразрушенного немцами города обратился к населению за помощью. Мужчин в городе осталось очень немного. Женщины, подростки и старики на рассвете собрались на станции.

В эту же ночь на станцию после двухсуточного изнурительного перехода прибыла советская танковая часть. Уставшие танкисты спали прямо на бропе танков.

Мэр решил разбудить танкистов и пригласить их отдохнуть в городе.

Командир части, приняв предложение, поинтересовался, зачем прибыло столько жителей на станцию. Мэр объяснил. Командир ушел к танкистам, поговорил о чем–то с ними и, вернувшись, заявил: танкисты хотят сами выгружать хлеб из вагонов.

— Я не могу этого позволить, — заявил мэр.

— А я не могу запретить, — ответил командир.

— Но ведь хлеб предназначен нам, и это наша обязанность, — настаивал мэр.

— Видите ли, — сказал командир, — наши бойцы четыре года воевали. За все эти годы мы воевали тем оружием, которое нам посылала наша страна. Танк — очень дорогая машина. А многие из экипажей получали их не один раз. Последние свои сверхмощные танки мы получили совсем недавно. Танкисты, среди них много бывших рабочих, видели в этом выражение победы, которую одержали их товарищи рабочие в тылу. Они видели в этом также расцвет промышленных сил нашей страны за годы войны. И понятно, с каким чувством возвращаются они теперь к себе домой, на свои предприятия и заводы. Но у нас также много среди бойцов крестьян–колхозников. Вы понимаете, какую радость им принесет встреча вот здесь с этим грузом. Они победили Германию со всей ее сворой, как воины, но в этом вот грузе они ощутят еще одну очень высокую победу — победу, которую одержали их земляки, советские крестьяне, на полях битвы и на колхозных полях. И вы поймите: не только желание помочь населению вашего города руководит нами, но ведь так хочется прикоснуться руками к хлебу, к нашему хлебу, ведь его так приятно встретить здесь, у вас. Мы видим, как голодают сейчас жители Европы, и, поймите, нам радостно помочь вашему хорошему народу не только танками, но и хлебом.

Лицо мэра выражало крайнее смущение, и он, видимо, не совсем поняв то, о чем так горячо говорил ему командир, пробормотал:

— Я преклоняюсь перед широтой русской души. Но позвольте и моим соотечественникам присоединиться к вам.

— Это — пожалуйста, — согласился командир и звонким голосом отдал бойцам команду.

Как умеют радостно трудиться наши люди, вы знаете сами. В короткий срок вагоны были полностью разгружены.

Югославские девушки метелками, сделанными из зеленых ветвей деревьев, стряхивали пыль со смеющихся танкистов, прикасались к ним с такой нежностью, словно это были не наши железные парни, а фарфоровые фигурки. И все было очень хорошо.

Третий эпизод с «таинственной» русской душой произошел в городе Праге.

Два младших офицера Советской Армии были расквартированы в домике мастера игольной фабрики, принадлежавшей прежде немцу. Хозяину дома было лет шестьдесят. Седой, толстый, веселый, с золотой цепочкой на выпуклом брюшке, он проявлял много заботы и внимания к своим жильцам.

Один из офицеров, тяжело раненный в боях за освобождение Праги, недавно выписался из госпиталя и должен был в ближайшие дни вернуться на родину. Ранение сделало его инвалидом. Он редко выходил из дома, поэтому все внимание старика чеха было обращено к нему. И когда офицер смущенно просил не уделять ему столько внимания, чех возбужденно протестовал:

— Вы отдали половину своей жизни ради нас, чехов. Нет, нет, вы не должны обижать меня. Я еще должен подумать, как отблагодарить вас…

За несколько часов до отъезда советского офицера в комнату к нему вошел старик хозяин и торжественно поставил на пол небольшой, но тяжелый ящик. Лицо старика сияло.

— Вот, — сказал он, показывая на ящик, — теперь вы будете жить счастливо и спокойно. Ваше несчастье больше не будет несчастьем. Теперь вы будете богатым. Вы будете миллионером. — Последние слова он произнес с таким торжественным выражением, будто благословлял юношу на великий подвиг.

— Вы все шутите, господин Чермак, — улыбнулся офицер.

— Нет, я не шучу, — ответил Чермак и, протянув руку к ящику, тихо и внушительно произнес: — В этом ящике находится полмиллиона швейных иголок. Я беседовал со сведущими людьми, у нас эти иголки стоят дорого: в переводе на ваши деньги — по два рубля штука. Но можно продать и по три рубля. Вы будете продавать у себя по два рубля. И у вас через месяц будет миллион.

Чермак отступил на шаг, словно отстраняясь от объятий, и скромно добавил:

— Я сказал, что отблагодарю вас, и я это сделал.

Мне не хочется передавать вам слова офицера, обращенные к Чермаку. Не хочется также описывать горечь и отчаяние, которые охватили после этого старика чеха. И хотя товарищи убеждали юношу, что старик хотел поблагодарить его от души, что он — человек другого мира, юноша, багровый от гнева, говорил:

— Он решил, что я спекулянт, да? Да как он смел мне предложить это. Не желаю я его больше видеть. Идите сами целуйтесь с ним, если хотите.