— Сдаюсь, — говорит Балуев, — ты прав, это не одних писателей касается. Слова эти надо произносить с глубоким пониманием и уважением к ним. Онн ко многому обязывают и рабочего, и директора. Инпциатнву надо поддерживать и направлять в нужное русло… А вообще, честно признаюсь, сложное это дело — руководить такими головастыми людьми, как наши современники!

Он задумывается на мгновенпе п, подмигнув, добавляет:

— Но на это у меня есть своя тактика.

— Какая?

— Если интересно, — послушай. Вот тебе краткий трактат об авторитете руководителя. Конечно, чтобы иметь авторитет, нужно хорошо знать свое дело, быть готовым принять ответственное решение. Про это на всяких лекциях и собраниях говорят! Но всегда ли учитывается, что теперь, будь ты хоть семи пядей во лбу, всего сразу не разглядишь, не предусмотришь? Не прежние времена, когда я людьми с лопатами командовал! Теперь каждый — специалист. И на своем участке и участочке в чем–то сильнее меня. Так вот, если чего не знаю, я так и признаюсь. Мол, советуйте. Но точку на этом не ставлю. Стараюсь выслушать, понять, узнать.

— Все? Трактат окончен?

— Нет, слушай дальше. Очень я люблю людей, которые со мной не соглашаются. Это не потому, что я такой передовой, сознательный. А вот в чем дело. Иной руководитель хитрит, создает только видимость коллегиальности. Решит что–то сам, а потом соберет людей и сделает так, что они проголосуют за его решения. Тут человек просто спрятался за спину коллектива. Мне такое ни к чему. Я тоже обычно иду на совещание, имея свою идею. Но мне нужно другое. Мне нужно, чтобы мою идею из всех пушек люди расстреливали. Устоит — значит, моя правда. Не устоит — значит, их правда. Но уж, к какому бы решению ни пришли, отвечать за него буду сам, ни за кого не прячась. Так я понимаю сочетание единоначалия и коллегиальности. У меня ведь случалось и так, что иной мой приказ вызывал у людей удивление. Но потом разбирались и видели: а Балуев все–таки прав.

И еще одно скажу. Очень не нравятся мне руководители–чужеспинники. Которые любят от ответственности прятаться. Чуть что: «Надо с народом посоветоваться». За что большинство — за то и они. Не разбираясь: а может, большинство и ошиблось. Фальшивая это демократия… Нет, уж если тебя партия поставила руководить, то не юли, знай, что раз тебе многое доверено, то и спрос большой. Кто–то должен стоять у руля. Это даже в самой нехитрой работе необходимо. Если два человека хотят поднять бревно, один обязательно должен сказать: «Взяли!»… Так и в больших делах.

— И много таких дел у тебя сейчас?

— Сейчас? Да ты только вдумайся, сколько задач поставил передо мной Пленум! И знаешь, что мне особенно нравится? Ленинский революционный расчет строительства коммунизма. Новый этап революции. Спокойной жизни для меня сейчас не будет…

Я думаю о нашем разговоре с Балуевым. И мне пред–ставляются тысячи ровесников Балуева, людей его биографии и его убеждений. Я вижу, как они, склонившись над газетами, еще и еще раз перечитывают решения Пленума, записывают в блокнот свои мысли. И среди них обязательно та, которую так верно сформулировал Балуев: революция продолжается!

Люди эти думают о своем месте на новом этапе великого движения народа по пути построения коммунизма.

1965 г.

Мне бы хотелось в этой статье заставить зазвучать современно и свежо одно словосочетание, которое многим, возможно, покажется сегодня старомодным, устаревшим. Я имею в виду «хороший тон». В дни юности наших отцов это словосочетание было в постоянном обиходе и не заключало в себе иронического или даже шутливого оттенка…

Нужен ли хороший тон нашему сегодняшнему советскому демократическому обществу, которое в социальном отношении не имеет, разумеется, ничего общего с тем, старым? По этому поводу мне и хочется высказать несколько соображений.

Время от времени возникает схоластический спор: надо ли воспитывать у молодых «автоматизм вежливости»? Не породит ли этот автоматизм лицемерия? Что лучше: чистосердечная фамильярность, «искренняя» невоспитанность или «автоматическая вежливость», за которой, возможно, ничего не скрывается? Лично я не вижу ничего дурного в том, что мужчина, например, «автоматически» уступает женщине место в автобусе или метро. Подобный автоматизм, несомненно, не унижает человеческого достоинства. Вовсе не обязательно, чтобы любое элементарное действие (скажем, попытка поднять с пола то, что уронил твой сосед) было результатом сложных душевных движений.

При этом, конечно, никогда не следует забывать истину, высказанную еще Яном Амосом Коменским: «Под именем нравственности мы разумеем не только внешние приличия, но всю внутреннюю основу побуждений».

Возможно, не все со мной согласятся, но мне кажется, что «внутренней основы побуждений» сейчас у нас все же больше, чем «впешнпх приличий». Разве редко встречаются хорошие, душевно чистые юноши и девушки (а часто и люди старшего поколения), которые элементарно не умеют себя вести?

В последние годы появилось немало статей и даже книг в защиту чистоты русского языка: в первую очередь память подсказывает, разумеется, отличные выступления Корнея Ивановича Чуковского. Не стоит ли столь же методически и темпераментно бороться и за чистоту наших нравов? Ведь эта борьба входит в более широкий фронт борьбы за торжество коммунистической нравственности.

Я сейчас не случайно заменил слова «хороший тон» более емким и энергичным определением: нравы. Поведение человека в обществе: на улице и в семье, на работе и в театре, с незнакомыми людьми и с любимыми друзьями — и создает картину или картины нравов времени. Может быть, стоит в «Литературной газете» время от времени публиковать статьи под рубрикой, которую сейчас назову условно «Жизнь и нравы»?

Не говорю уже о том, что несомненно нужны популярно написанные, издаваемые массовыми тиражами книги, посвященные этим вопросам. В других социалистических странах, например, в Чехословакии, подобная литература разнообразна и обширна. У нас же крайне мало книг, рассказывающих молодому читателю, как нужно себя вести в метро, в гостях, на работе и т. д.