Что смешного во всем происходящем? Сейчас меня больше волнует Натали. Если все клоуны сейчас выступают, а не направляют опоздавших, то как она найдет цирк? Возможно, она позвонит мне, но тогда на моей совести будет разговор по мобильному во время шоу. Думаю, Марк слишком увлечен зрелищем, чтобы думать о ней. Внезапно он заливается безудержным смехом.

Один из высоких клоунов пялится на него. Мне интересно увидеть, как отреагирует артист, и подозреваю, что Марком движет такое же желание. Когда шествие снова останавливается, гигантская фигура заваливается назад, но восстанавливает равновесие, не коснувшись земли. Не только раскрашенная физиономия, но и широкие немигающие глаза кажутся частью грима. Я настолько впечатлен тем, как искусно он владеет ходулями, что не могу удержаться от смеха и хлопаю руками, как ребенок.

Клоун устремляет взгляд на меня. Кажется, что тот способен обездвижить мои внезапно неуклюжие руки и лишить меня голоса. Я напоминаю себе, что это очередная шутка, но вдруг замечаю, что долговязая фигура внутри свободного костюма расположена уже не вполне вертикально. Столь плавно, что я не могу уловить движений, клоун начинает склоняться ко мне.

Нас с ним разделяет добрый десяток шагов – расстояние немаленькое, даже с учетом его удлиненных ходулями ног, – и потому мое внимание намертво приковано к его неподвижному разукрашенному лицу, которое все приближается. Зрители настолько притихли, как будто их нет вовсе. И как – в такой рисковой позе – этот парень не падает? Я уже готов разбить замерзшую тишину вымученным смехом, но меня опережает другой звук – далекая сирена «скорой помощи».

Высоченная фигура рывком возвращается в вертикальное положение, и клоунский круг рассыпается в разные стороны – паника эта кажется столь мастерски срежиссированной, что я готов побиться о заклад: это был скрытый сигнал. Посреди арены два ходульных гиганта опасно сталкиваются – раз, еще раз – и, запутавшись в длинных ногах друг друга, падают на опилки: один громкий шлепок тела, другой.

Звук до озноба болезненный. Да и последствия выглядят не лучше. Они откатываются друг от друга, встают на нетвердые, но, похоже, невредимые ноги, опрокидываются на спины вновь. Их экзальтированные корчи взметают облачка опилочной пыли. Выпуклости у них между ног абсурдно большие – кажется, кто-то из родителей подметил сей факт, многозначительно хмыкнув. Остальные клоуны молчаливо взывают к аудитории гримасами и жестами, будто умоляя кого-то из зала помочь или хотя бы вызвать врача. Услышав в ответ лишь несколько самодовольных смешков, они пытаются сами решить проблему. Самый толстый из них – быть может, это лишь костюм создает такое впечатление, потому как голова на этом массивном теле смотрится ужасно маленькой, – выхватывает из-под скамьи в первом ряду шины и повязки, пока четверо мелких клоунов прижимают руки и ноги пострадавших к полу. Пузан вываливает добытый скарб в центр круга, и горе-спасатели начинают драться за право оказать первую помощь.

Выявившиеся победители подхватывают молотки и деревянные планки. К планкам они прибивают ноги пострадавших – но не те, что выглядят сломанными, а здоровые. Головки молотков лупят куда попало, бесправные жертвы корчатся в тисках своих собратьев, а толстый клоун с жеманной улыбкой обращается лицом к арене и жестами приглашает поучаствовать в операции зрителей.

– Можно я? – шепчет Марк мне прямо в ухо, когда немигающие клоунские глаза вдруг находят его.

Биб или Уоррен непременно запретили бы ему, но разве это дело?

– Что бы сказала твоя мать? – шепотом же спрашиваю я.

– Разрешила бы.

Он смотрит так решительно, что его взгляд мало отличается от застывших клоунских.

– Иди тогда, – говорю я, и он с готовностью мчит к арене.

Клоун призывает других детей присоединиться к Марку. Некоторые так и делают, спросив (или выпросив) разрешения у родителей. Молодая мамочка смеряет Марка и меня пристальным взглядом, будто обвиняя в том, что это мы соблазнили ее дочь принять участие в представлении. Карлики уже выполнили свою задачу, хотя прибинтовали ноги гигантов как угодно, но только не прямо. Некоторые дети явно разочарованы тем, что им не дали поорудовать молотком.

Гиганты раскачиваются и встают на ноги. Шаткой-валкой походкой прогуливаются по арене. Пухлыми руками они обнимают друг друга за плечи, вместо взаимной поддержки подвергая друг друга еще большей опасности потерять равновесие. Их отчаянно шатает из стороны в сторону. Клоуны ростом поменьше за их спинами передразнивают их неуклюжие попытки, и мне почему-то не смешно. Клоун-толстяк жестами зовет детей присоединиться к кривлянию, остальная труппа занимает свободную скамейку в первом ряду – теперь шуты и маленькие зрители поменялись ролями.

Когда Марк обращает ко мне вопросительный взгляд, я предостерегающе поднимаю руки. Со своего места ему, должно быть, не видно мое волнение, потому как предупреждение он принимает за одобрение. На цыпочках он подкрадывается к шатающимся гигантам, и дети выстраиваются в ряд за его спиной. Толстяк жестами показывает, что от них требуется передразнивать «ходульщиков»; маленькая девочка, стоящая ближе всех к Марку, обнимает его за плечи, хихикая и поглядывая на родителей. Остальные дети тоже с большей или меньшей охотой образуют пары.

Марк и его спутница возглавляют детский парад, расшатываясь из стороны в сторону с полнейшей самоотдачей. Пара мальчишек за их спинами следует их примеру с усердием двух начинающих алкоголиков, и тут из зала слышится женский голос:

– Лиз, довольно!

Кажется, это мама компаньонки Марка. Девчушка замирает неуверенно, а следом за ней – и все остальные дети. Лишь «ходульщики» продолжают качаться туда-сюда, да карлики гримасничают, спрятавшись в их тени.

– Пойдем, – говорит мать малышки, спускаясь к арене. – Пора домой.