Чарли возвращается на водительское место. Оценивающе смотрит на меня, цыкает зубом.

– Деньги вперед, – коротко сообщает он.

Ничего не попишешь: я передаю ему конверт с новенькими, только-только из банка, хрустящими купюрами, он внимательно пересчитывает их. Надеюсь, интервью будет стоить того.

За окнами фургона – безрадостный пейзаж. Серое небо по-прежнему нависает над нами, городские виды все чаще перемежаются угрюмыми лесопарковыми зонами. Плавно, практически без зримого перехода, моим глазам предстал торфяник, поросший молодым вереском – наверняка весь в гадюках, выжидательно свернувшихся почти на каждой кочке. Торфяник черный и, насколько я могу судить, простирается от горизонта до горизонта. Одинокая придорожная стоянка, забавно контрастирующая с окружающей природой, пуста, если не считать фургона Чарли и старого столика для пикников с изрезанной вдоль и поперек деревянной столешницей.

Мы выходим. Чарли идет к столику и занимает большую часть скамейки, обращенной к дороге. Я же сажусь напротив.

– Мы здесь не случайно, – сообщает он. – Это что-то вроде моего личного места для уединенного времяпрепровождения. Здесь мобильный не ловит, – он ухмыляется. – А ведь они знай себе ждут, когда я выйду на связь.

– А о ком речь? – не совсем понимаю я.

– Ну вот, пожалуйста: какой-то чудик написал мне вчера посреди ночи и сказал, что хотел бы продать кое-какие фильмы, что могут показаться мне интересными. Прислал адрес, но когда я приехал по нему, оказалось, что дома с таким номером не существует. Я только что оттуда. Поэтому и захватил проектор – проверить на месте, есть ли там что-нибудь стоящее.

Его в открытую обвиняющий тон заставляет меня призадуматься.

– Погодите-ка, это не об этом ли сообщении вы меня сразу спросили? Вы что, подумали, что его оставил я?

– Ну, я же вас не знаю, – его взгляд тяжелеет. – Просто загвоздка в том, что, по словам этого неизвестного шутника, среди фильмов на продажу были и картины Табби Теккерея… Немного подозрительное совпадение, правда?

Под его тяжелым взглядом меня начинают терзать кое-какие подозрения.

– Продавец представился?

– Да, каким-то дурацким именем, вроде тех, какими в Интернете подписываются. Это точно были не вы?

– Не я, но, возможно, часть моей вины тут есть. Не стоило вас в это впутывать.

– Впутывать? Во что?

– В один спор о том, какой из фильмов с Табби вы использовали в альманахе. Вот почему я спросил вас об этом по телефону.

Чарли почему-то отводит взгляд, делая вид, что смотрит на дорогу… или, быть может, на торфяник. Может, он использовал фильм, игнорируя авторские права?

– Это спор в Интернете, – уточняю на всякий случай я, – и я просто решил отстоять правду.

– Вот как.

– Простите, если доставил вам лишние хлопоты. Вас, наверное, не стоит упоминать в книге?

– В книге? Ну, назовите меня Чак Трейс. Посмотрим, признает ли кто.

Не уверен, что моя улыбка уместна, но я улыбаюсь. Возможно, именно это проявление человечности с моей стороны сподвигает его перейти прямо к делу:

– Ну так что, приступим к тому, ради чего мы здесь, а?

– Если честно, сгораю от желания посмотреть что-нибудь с участием Табби.

– Может, сначала послушаете о нем? – Трейси наклоняется через стол, понижает голос, и под его локтями хлипкая древесина столешницы жалобно поскрипывает. – Знаете, что я вам скажу – так, для разогрева? Мой дед однажды видел его вживую.

– Вот как? – удивляюсь я, памятуя о том, что все, что скажет мне этот человек, может быть сильно приукрашено. – На сцене?

– В Манчестере. Табби официально выступал на публике в первый и последний раз тогда. Если верить дедушке, там чуть бунт не вспыхнул.

– Почему? Из-за того, что Табби объявил об уходе?

Трейси хохотнул как-то по-знакомому.

– Потому что он их чересчур завел.

– Завел? – повторил я эхом.

– Понимаю, звучит двусмысленно, – Трейси хихикнул еще разок. – Он сделал так, что они стали подшучивать друг над другом. Заставил их так сильно смеяться, что некоторые попросту не смогли остановиться.

– Но вы сказали – бунт…

– Часть публики повалила на улицу. А кто-то так и остался покатываться со смеху внутри. Директору театра пришлось вызвать полицию. Мой дед сказал, что обстановочка сложилась погорячее, чем тогда, когда гремели забастовки. Он, кстати, никогда не ладил с профсоюзами.

– Это ведь было не то представление, на котором был Оруэлл Харт?

– Нет, это было другое, неофициальное, на юге страны. Табби не то чтобы гастролировал – скорее, спасался бегством. Не все соглашались принять его, когда узнавали о приезде Теккерея.

– И что же такого было в этих его представлениях?

– Я покажу вам. Но позже.

Как только искусительный огонек в глазах Трейси угас, я произнес:

– А я как раз раздумывал, что же такого в нем нашел Харт.

– В одном из интервью голливудской газетенке Харт заявил, что Кистоунские копы по сравнению с Табби – просто горстка святош. Вот так он, собственно, и продал его Маку Сеннету. И все-таки вы не знаете, как Табби вел себя на встрече с Хартом. Пытался унять свою натуру изо всех сил.