Грохот прекратился вместе с истаявшей во рту конфетой. Леночка сжалась в комочек, накрылась телогрейкой и попыталась уснуть.

Сон не шел, на душе стало тоскливо и одиноко. Леночка поднялась с топчана и, пробираясь через лабиринт труб, пошла к двери. Дверь оказалась запертой снаружи. Она подергала ручку, но безрезультатно. Она вспомнила о недавней ссоре, и сердце ее сжалось. А вдруг он не вернется и она останется в лом подвале навсегда?

Теперь уже с улыбкой она вспоминает, как, пытаясь превозмочь страх и отчаяние, она скукожилась у дверей на пачке газет и стала смотреть в щель продуха, как в окошко тюремной камеры.

Дождь, дождь, дождь… У края тротуара груда мокрых листьев. Черные протекторы автомобильных колес, подножия урн. Редкие прохожие, хлюпающие по лужам… Весь двор, промокший насквозь, виделся Леночке с такого ракурса, что, кроме щиколоток проходящих мимо людей, она ничего не могла разглядеть.

Не может же он так вот взять и уйти из дома, ведь этот подвал и есть его дом, и потом… У него есть она — Леночка.

Сердце таяло в Леночкиной груди и стекало куда-то в желудок. В голову лезли всякие страшные мысли. Каких только ужасов не напридумает детская фантазия. Она гнала от себя их, изо всех сил старалась не заплакать, не броситься к двери и не застучать по ней кулачками, думая о чем-нибудь хорошем и приятном…

Но вдруг в углу раздалось шуршание. Она моментально привстала на стопке газет, и глаза ее сделались большими-большими. Она оглядывалась по сторонам, лихорадочно выискивая источник звука.

Дверь заперта, окна зарешечены, бульканье и урчание воды в трубах и… страх. Вроде бы всего лишь — шуршание, но, казалось Леночке, было в нем что-то угрожающе неизвестное, какая-то смутная опасность. Воображение ее разыгралось. Уши Леночки напряглись, как уши дикого животного, и слух, из всех существующих в природе звуков, стал улавливать только этот непривычный шум в углу. Шуршание сменилось бормотанием — она в ужасе закрыла ладошками глаза и задрожала всем телом.

Охваченная страхом, она представила себе, что сейчас увидит свирепые морды сказочной нечисти, монстров из фантастических фильмов и многое другое, что может напридумывать только пришибленный, измученный, воспаленный тоской беспомощного одиночества мозг ребенка.

Несмолкаемое бормотание, казалось, заполнило собой все Леночкино существо. И если сначала у нее была надежда, что тот, кто непрошено появился в ее углу под стопкой пожелтевших от влаги и времени газет, не заметит ее и уйдет восвояси, то сейчас эти надежды испарились, как сигаретный дымок. Бормотание перешло в уверенный громкий топот — кто-то шел прямо к ней. Леночка сжалась и закрыла глаза, но все ближе и ближе, все отчетливей и отчетливей долетали до нее эти не предвещающие ничего хорошего звуки.

Ком застрял в горле, ужас сковал тело, и она, вместо того, чтобы посмотреть в лицо опасности и, быть может, рассмеяться, только крепче прижала ладони к глазам, превратившись в спрессованный сгусток страха.

Глухой топот несся ей навстречу, и скачкообразное биение сердца отдавалось эхом в напрягшихся до боли висках. Леночка оцепенела, не в состоянии ни крикнуть, ни вздохнуть, и только когда к звукам топота прибавился грохот запертой снаружи двери да ко всему прочему кто-то прикоснулся к ее ноге чем-то теплым и влажным, завопила так, как будто внутри ее что-то взорвалось:

— Мамочка! Помогите! — сорвавшись со своего места, она бросилась бежать. Неважно куда — куда-нибудь подальше от этого страшного места. Она металась по подвалу и вопила, ее колотило, в глазах замер безотчетный ужас, и, казалось, изо всех темных углов выползают жуткие монстры. Тени толпились, колыхались, теснились и обступали ее плотным кольцом. А Леночка вопила и вопила, ничего не слыша, кроме своего собственного гортанного, глухого от хрипоты рева. Она чуть не умерла, когда одна из теней стала ее трясти, цепко и больно схватив за плечо, тискать, мять и дышать ей в лицо тяжелым и жарким запахом пива.

— Заткнись! — наконец гаркнула тень и встряхнула ее с такой силой, что зубы Леночки клацнули и сомкнулись, а слезы брызнули из глаз, вымывая ком, застрявший в груди.

Она шакала, но уже не кричала, а только всхлипывала, прислушиваясь к голосу этой тени.

— Ну, ну, ну… Все, все… Не надо, не плачь… Ну извини, я никогда больше не уйду так надолго. Я думал, ты ляжешь спать… Я только пивка вышел попить… вот и пришел… здесь я, не плачь.

Слезы все еще стекали тонкими струйками по щекам, но она уже видела отчетливо и ясно, что никакая это не тень — это ее папа Саша.

Он обнимал Леночку, гладил ее по голове теплыми и немного дрожащими руками, целовал в лоб и вытирал безудержные слезы.

— Миленький, мне страшно, — шептала она, — здесь кто-то есть. Он ходит и бормочет. Он большой, чуть не съел меня. Вот сюда укусил.

— Покажи-ка…

Страх уже отступал, разжимал свои скрюченные на Леночкином горле пальцы, но пережитый шок еще придавливал ей грудь тяжелой ладонью. Ей не хватало воздуха, она судорожно вздыхала и всхлипывала, все теснее и теснее приникая к широкой и, как тогда казалось, крепкой груди своего спасителя. Под байковой рубашкой, пахнущей потом, дымом костра и соленой рыбой, билось большое, доброе и сильное сердце.