— Еще бы! — Леночка благодарно смеялась, убирая со стола посуду. Не зря же Аганин затратил на нее столько сил и энергии. Не зря ведь посещала она курсы скорочтения и стенографии. А столько лет учить итальянский! Конечно, ее все еще интересует эпоха Возрождения. Она поступит в институт и станет знаменитым искусствоведом. Пластика и динамика скульптуры, глубина человеческой души в литературе через деталь, через дыхание национальной культуры, через тонкие, немного смазанные и оттого завораживающие мазки кисти. У Леночки перехватывало дыхание от одного взгляда на папу Сашу.

Первое, что он сделает, — это отправит ее во Флоренцию. Уже и деньги отложены…

Единственное, что успел папа Саша перед гибелью, это увидеть ее в роскошном наряде для выпускного бала.

Когда Леночка крутилась у зеркала и примеряла обтягивающее бархатное платье со струящейся полупрозрачной накидкой и закалывала волосы у правого виска, в дверном замке послышалось копошение.

— Не входи пока! — крикнула Леночка через плечо, нисколько не удивившись столь раннему появлению Аганина. Он часто приходил домой в неурочное время по каким-то своим мелким надобностям: то бумажку забыл с начертанным второпях чьим-нибудь телефоном, то перекусить забегал, то просто — поглядеть на Леночку, поболтать с ней минутку-другую.

Но за ее спиной раздался незнакомый женский голос:

— Извините, что побеспокоила вас, дорогуша. — Леночка стремительно повернулась навстречу голосу и молча уставилась на вошедшую, которая с любопытством рассматривала ее холодными бледно-голубыми льдинками глаз.

— Как вы… сюда…

— Вошла? А вот. — Она потрясла перед Леночкиным носом ключами. — Хотите, еще разок продемонстрирую?

— Что вам здесь нужно? — Она вдруг поняла, кто эта женщина, — Мила! Его бывшая жена! — Как вы посмели? Откуда… ключи?

Леночка отвела руку, и волосы рассыпались по ее плечам. Она сделала пару шагов к окну, как будто ее застали на месте преступления и единственной ее мыслью была мысль о побеге.

— Отвечаю по порядку, — женщина бесцеремонно прошла по только что вычищенному коврику грязными туфлями и опустилась в кресло, закинув ногу на ногу. — Ключи — мои собственные. Еще с тех пор, когда мы с Сашей жили здесь… До получения квартиры, естественно. Это раз! По поводу того, что мне здесь нужно… — Она криво усмехнулась и, поведя тонкой бровью, презрительно посмотрела на Леночку. — Это вопрос, который должен был прозвучать в ваш, дорогуша, адрес. — Она вдруг вспыхнула до корней волос, и лицо ее исказила гримаса. — Я-то знаю, что мне нужно! — продолжала она. — А вот вы! Такая молодая, такая… — Женщина поджала розовые губы, и подбородок ее затрясся. Видимо, она пыталась подобрать слова, но у нее это не получалось. — Такая… Такая… Да вы в дочери ему годитесь! Вы, наверное, младше его дочки! Стыдитесь! — Она обвела глазами квартиру и снова уставилась в лицо Леночке. — Теперь, после того, что я здесь увидела, я не сомневаюсь в правдивости слов… — Она хотела сказать, чьих именно слов, но вовремя спохватилась и осеклась. — Не важно, чьих слов. Просто многое, оч-чень многое, стало мне ясным. Только учтите… — Она угрожающе подняла голову, и по лицу ее скользнула темная тень. — У него есть родная дочь!

— Я знаю, — Леночка кивнула и снова сделала шаг к окну.

— Ах, знаете? Все-то вы, оказывается, знаете. Так тем лучше! Значит, вы негодяйка, отбирающая у его дочери то, что ей должно было бы принадлежать по праву! И эта квартира. — Она небрежно ткнула в обои оттопыренным пальцем. — И эта одежда. — Она подняла подбородок в сторону раскрытою гардероба. — И это, и это, и это… — На ее тонких пальцах повисла золотая ниточка с маленьким эллипсом кулончика. — Просто так бездомным шлюхам подобные вещи не дарят! Вы… бесстыжая сожительница! Несовершеннолетка! И я еще узнаю, не состоишь ли ты на учете в милиции! — прошипела она в самое лицо Леночки.

— Вон отсюда! — закричала Леночка, не помня себя от унижения и обиды. — Вы не смеете заходить в чужой дом, кем бы я ни была вашему мужу. Бывшему… мужу.

Женщина ушла, полная самодовольства, а Леночка бросилась к телефону.

Во время похорон она поняла, что не быть ей искусствоведом. Не интересны ей Микеланджело, Рафаэль, Тициан. Не станет она изучать Бокаччо, не будет зачитываться Петраркой и рассматривать шедевры архитектуры Брунеллески. И уж точно никогда она не посетит Национальный музей во Флоренции, чтобы полюбоваться скульптурами Донателло. Все это — и вкупе, и по отдельности, в виде журнальных репродукций картин, копий скульптур, корешков книг — причиняло ей боль и ныло в груди незаживающей раной, напоминая о кровавой автоматной строке, прошившей живот Аганина.

В тот день, когда все выпускники Москвы готовились к последнему школьному балу, когда девочки — и в их числе, наверное, и Наталья Аганина, хотя, вероятно, у нее теперь другая фамилия, — рассматривали до дыр журналы модных причесок, делали дорогой макияж и отглаживали кружевные наряды, Леночка получала в морге урну с горсточкой пепла — единственное, что осталось у нее от папы Саши, потому что все другое — мура! Потом она сидела в подвале, смотрела на шершавую серую поверхность стены, вдыхала запах плесени, сырости, ржавчины и тупо думала, как тогда, в детстве, что во всем виновата только она.

Если бы она не позвонила папе Саше, если бы она не стала рыдать в трубку, не в силах вымолвить ни слова, если бы она не бросила трубку, так и не объяснив в чем дело, то папа Саша не выскочил бы из своего кабинета, не помчался бы к машине, не попал бы в эпицентр бандитской разборки, происходившей на территории сквера перед баней… Если бы… Если бы… Если бы…

Кровавое месиво, кишки навыворот, черная «тройка», галстук в полосочку… Какой, к черту, Рафаэль?! Это же бред — изучать Возрождение, когда кругом дьявольская свистопляска, когда человеческая жизнь не стоит даже ломаного гроша, когда мир катится в тартарары…