Шрифт:
— А в чем же выражались дела его непотребные?
— А в том, что он стал в церковную кассу, як у свий карман, лазить.
— Тратил, значит, общественные деньги на личные цели? — спросил следователь.
— Не уразумил, — сказал Тихон Иванович.
Следователь поставил вопрос по-другому:
— На что тратил Еремей эти церковные деньги?
— Я уже казав: на непотребство.
— Ну а конкретно на что?
— На разврат да на пьянство… Я ему сказал: не богоугодное дело ты, отец Еремей, замыслил. Думал вразумить его, а он не слухае…
— И давно он этим непотребством занимается? — спросил Гребенников.
— Та ни. — Подумав немного, Тихон Иванович добавил: — Ранее цего я за ним не замечал, а тут як сказився, будто конец свита почуял.
— А что ж, попадьи у него нет? — полюбопытствовал следователь.
— Вдовый он.
Следователь достал из папки бумагу, протянул ее Константинову:
— Прочитайте и скажите, не знаком ли вам этот почерк?
Тихон Иванович достал из нагрудного кармана очки, приладил их на носу, взял бумагу.
«Дарагие товарищи сам я беднага рода и советска власть мине как мать родная потому коль вижу супостатов советской власти не молчу. Таким супостатом есть наш церковный староста Константинов замыслил он с церковниками дурное намеднись приезжал к нему человек из-за границы от папы римского, а может от какого другого злодея. Спешу предупредить вас как бы лиха не была».
«Ах ты, змея подколодная!» — Тихон Иванович узнал почерк отца Еремея и воскликнул в негодовании:
— Да это он!
— Кто?
— Отец Еремей, пакостник… Ишь, хитрец! Притворился! Пишеть, як малограмотный, а сам семинарию кончил. Вот подлюга, — не выдержал, выругался Константинов.
Михаил в этот вечер вернулся из командировки. Ксеня — к нему со слезами. «Что за ерунда», — подумал он. Обедать Михаил отказался, пошел к Захару — мужу Марфы. Путивцев написал заявление на имя начальника городского ГПУ. Так и так, мол, мы, коммунисты, такой-то, такой-то, ручаемся за нашего тестя. Человек он безвредный, к Советской власти лояльный, и потому просим отпустить его под наше поручительство. И две подписи. С этой бумагой отправился в ГПУ, к начальнику. Тот прочитал заявление, вызвал Гребенникова. Познакомились.
— Понимаете, товарищ Путивцев, есть у нас сведения, что из-за границы в город приехал опасный человек. Решили проверить… Теперь все выяснилось. Можете забрать тестя хоть сейчас. Однако… — Гребенников по привычке щелкнул пальцами. — Дурмана религиозного у него полная голова.
— Это я знаю, — сказал Михаил.
Тихона Ивановича он подождал в коридоре. Тот вышел — и сразу к зятю:
— Спасибо, Миша…
Михаил ответил сдержанно:
— Здравствуйте, Тихон Иванович. Пойдемте, а то дома волнуются…
Константинов видел, что Михаил чем-то недоволен, но расспрашивать не стал, только вздыхал изредка. Они вышли на улицу.
— Вот вы, Тихон Иванович, попов любите, а они вам за любовь подлостью платят.
— Та пропади они пропадом. Я их николы не любив! — зло воскликнул Константинов. — Господи! Покарай богоотступников, шо твоим именем черное дило робять… И прости меня, грешного…
Возле Степка, где стояла церковь, Тихон Иванович взял Михаила за руку:
— Погодь тут чуток. Я быстро.
Отца Еремея Константинов нашел в доме при церкви. Тот явно не ждал этого визита. Прикинулся радушным:
— Тихон Иванович, вы? Какими судьбами?..
— Не ждал, антихрист! Иуда!.. Будь ты проклят, развратник! Вор!.. Страшись суда божьего!.. — И швырнул в ненавистное, искаженное злобой лицо ключи от церковной кассы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В сентябре пошли монотонные, нудные, моросящие дожди. Прояснивалось редко. Но осень еще только угадывалась. Листья на деревьях были зеленые, свежие, дороги просыхали быстро, выскальзывающее временами из-за туч солнце, как горячим утюгом, проглаживало их, и, даже когда выпадали по-настоящему прохладные дни, еще не верилось в то, что пришла осень, и ходили в рубашках с закатанными выше локтей рукавами.
В один из таких сентябрьских дней Михаилу Путивцеву пришла телеграмма от старшего брата:
«Приеду двадцатого поезд десятый вагон седьмой».
Комбриг Путивцев получил благодарность «за успешное выполнение правительственного задания». В Москве ему вручили путевку в санаторий РККА на берегу Черного моря, а дорога туда лежала через родные края.
Пантелей Афанасьевич стоял у раскрытого окна вагона и смотрел на приазовскую, выгоревшую за лето степь. Только вдоль железной дороги кустились заросли чертополоха и лебеды, влажно-зеленые от недавно прошедшего дождя. Желтизной отсвечивала стерня. Еще дальше чернел свежевспаханный клин чернозема.