Шрифт:
— Любый мий…
Митька решил пойти в бухту выкупаться. В бухте было непривычно пусто: два рыбака-любителя с удочками да стайка незнакомых пацанов.
Вода уже посвежела. Но потом было приятно выбраться на берег и подставить свое молодое тело ласковому сентябрьскому солнцу.
Пришел он домой к обеду, съел две тарелки борща, кусок мяса, выпил три чашки компоту. Погладил живот, похлопал по нему, как по барабану.
Мать заметила этот жест:
— Ешь, ешь, сынок! Отъедайся на домашних харчах, — отвернулась и незаметно кончиком платка смахнула слезу, поползшую по щеке.
Последние дни летели быстро. А вот уже и повестка с точной датой: явиться в военкомат согласно закону о воинской обязанности 25 сентября сего года…
На проводы пришли тетя Мара и дядя Захар, тетя Ксеня, дед Тихон и баба Ивга (ей стало полегче), Коля с Вовкой, ну и были, конечно, самые близкие — отец, мать, сестра Валя.
Стол накрывали во дворе.
Нюра, хозяйка, пригласила всех к столу:
— Ну, сидайте уже… Ариша, зови Андрея и идите к нам, не чужие, чай… — увидев соседку, сказала она.
Когда все собрались, Иван Дудка, как отец, поднял первую рюмку:
— Ну, сыну!.. Пусть твоя служба будет легкой… Не так чтоб совсем легкой, — поправился он, — но чтоб все с умом… — Иван замялся. Речей он произносить не привык и потому быстро закруглился: — Так выпьем же, дорогие родичи и гости, за сына мого, Митьку!..
После второй рюмки разговор за столом пошел всякий. Иван был еще мало выпивши, держался строго, как и подобает отцу.
— Мы, Митька, с Захаром, можно сказать, революцию делали…
— И де ж это вы делали? — не выдержала баба Ивга. — Побигалы з винтовками на Петрушиной, тай и прибигли домой, когда уже белых не було.
— А вы, Евгения Федоровна, — с достоинством сказал Захар (он очень гордился своим революционным прошлым), — того, шо не знаете, не трожьте!..
— Та я шо, Захарушка, то я так…
Позвали Фирку. Ведь она тоже была соседкой. Фирка сразу выпила, не морщась, штрафную водки, но сидела тихо на краешке стула, исподлобья бросая взгляды на Митьку.
Митька вскоре исчез, а с ним Коля и Вовка. Через какое-то время все они явились: в руках у Митьки — мандолина, у Коли и у Вовки — балалайки. Вынесли три стула, повесили простыню на веревку, на которой обычно сушилось белье, словом, сделали «сцену».
— Дорогие гости! Наш оркестр даст вам сейчас небольшой концерт из популярных народных песен…
— Грайте! Грайте! — первыми закричали женщины. — Свиту только мало. Иван, та вынеси ж лампочку! — попросила мужа Нюра.
Иван вынес лампочку на длинном проводе (ее всегда выносили из сарая, когда ужинали во дворе). Теперь «зал» был готов.
Митька склонил ухо к мандолине, провел медиатором по струнам, объявил:
— Песня без названия о храбром летчике и самозабвенной любви.
И запел:
Они любили друг друга крепко, Хотя и были еще детьми. И часто, часто они шептали, Что не забудем друг друга мы…У летчика, как выяснилось из песни, однажды отказал мотор, и песня кончалась печально:
Так, значит, амба, так, значит, крышка: Любви моей последний час! Любил так крепко еще мальчишкой, Еще сильней люблю сейчас…Эти простые слова растрогали женщин.
— И что ж такая грустная песня? — сказала, вдруг осмелев, Фирка. — А повеселее ничего нету?
— Есть, — ответил Митька. — Начинай, ребята.
Дочь капитана Джанней, Вся извиваясь, как змей…Митька при этом попытался своей тощей и длинной фигурой изобразить это извивание.
С матросом парнем-борцом Танцует танго цветов. И говорит он Джанней: «Ты будешь милой моей, Ходить ты будешь в шелках, Купаться будешь в духах…»Постепенно веселье затухало, как костер. Дело шло к утру. Исчезали звезды на начавшем уже бледнеть небе.
Иван подошел к сыну. Потянулся к нему руками, чтобы взять за плечи, встряхнуть любовно, по-отцовски (Митька был на голову выше отца).
— Ну, сынку! Ты там гляди… Обстановка сейчас, Махачкала, сложная! Как бы войны не было… — И скрипнул зубами — признак того, что хмель уже разобрал его, отвернул голову, чтоб не заплакать.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ