После она подарила Мишке те самые самородки, что лежали сейчас в мешочке вместе с голубиной лапой, и посоветовала проглотить их, если вдруг останется он когда-нибудь голым. Расспросить подробно в тот раз не вышло: вернулся отец и утащил паренька к вертолету.

…Птахину повезло: профессор оказался дома.

Обстановка квартиры почти не изменилась. Те же громоздкие шкафы и стеллажи с книгами. Тот же полумрак и карболитовая настольная лампа на письменном столе.

Когда паренек напомнил, кто он, хозяин обрадовался.

– Привет! Давай проходи! – Профессор потащил Мишку в комнату за руку, радостно улыбаясь.

Птахину всегда это нравилось – неунывающая семейка! Устроился, как и шесть лет назад, в размятом и очень удобном кресле. Прервал обязательные попытки налить чаю и заговорил по существу.

Профессор увлекся поведанной Мишкой историей сразу и после вопросов: «Чем запечатано? В сухом ли месте лежало? Предполагаемый возраст?» – нежданный гость был-таки чаем напоен.

Птичью лапу из мешочка Мишка доставать не решился, только следил за реакцией профессора. Вроде ничего тревожного, но после того, как он сказал, что оставил находку отцу, вынимать лапку было совсем уже глупо.

Перед уходом договорились встретиться в запаснике краеведческого музея через неделю, когда из отпуска выйдет специалистка, она же хранитель.

Ветерок гнал вдоль бордюров мелкий мусор. Птахин медленно шел к своему бывшему дому.

Детская идиллия неожиданно была нарушена местным полусумасшедшим Юрой.

Он был старше Мишки лет на пять. Сидел сейчас на лавке, почему-то далеко от обычного места обитания, весело болтал ногами и радостно улыбался окружающим.

Птахина всегда при встрече с ним или ему подобными охватывало непонятное чувство паники. Невзирая на безобидность, такие люди, как Юрка, конечно, из другого, не человеческого мира.

Юрка уперся в Птахина взглядом и сразу перестал улыбаться.

– Не ходи никуда! – заговорил вдруг басом бывший сосед. – Не ходи!

– Куда не ходить? – опешил Птахин.

– Никуда! – сообщил «оракул» и вновь заулыбался, болтая ногами, обутыми в башмаки «дедушкиного» покроя. На лице его появилось чувство удовлетворения от исполненного долга, и внимания на Птахина он уже не обращал.

– Юрка! Вон ты где! Все глаза проглядела! Не уходил же никогда! Чего тебя сюда занесло? – Быстрыми шагами подходила его мама, тетя Поля.

– Что, тетя Поля, сбежал? – спросил Птахин. – Здравствуйте!

Мишка приветливо улыбался.

Тетка она была классная, но спуску не давала никому. Парень приятельствовал в детстве с ее племянником, да она и сама всегда привечала соседских детей, может, надеялась, что и Юрка от общения с ними поумнеет.

– Я тебя знаю? – всмотрелась в него тетя Поля. – Мишка! А кудри где? – крепко ухватила она за руку мальчишку.

– Борьбой занялся, тетя Поля, теперь так коротко стригусь. Здрасте! – поулыбался Птахин.

Помолчали. Уходить сразу было неудобно, и Птахин накрыл ладонью тети Полину руку. Так и простояли целую минуту, предаваясь каждый своим воспоминаниям и разглядывая друг друга.

– Представляешь, первый раз Юрка убежал! Я перепугалась жутко, а он здесь сидит-посиживает! – прервала молчание бывшая соседка.

Мишка не ответил, и они пошли в сторону их дома.

Юрка плелся позади, пуская слюни.

«Значит, никуда не ходить», – вспомнились Мишке его слова. Вот и еще одна загадочка.

Попрощались, и, может быть, навсегда. Мишкины ощущения были сумбурными: радостными от посещения родных мест и настороженными после Юркиного предупреждения: «Не ходи никуда!»

«Ничего, дальше будет видно, – гнал сомнения Птахин. – „Не ходи никуда!“ Ха! Там посмотрим…»

В хранилище стояла тишина: там шла призрачная «жизнь» вещей.

Прошнурованные и пронумерованные, они располагались на полках, подозрительно оттуда «поглядывая». Наименований – без счета. Среди них были:

– предметы утвари и быта, начиная с каменного века;

– национальные костюмы народов Прибайкальского региона;

– предметы, завезенные каторжанами и ссыльными;

– фотографии декабристов и польских повстанцев;

– архивные карты Кругобайкальской дороги.

Хранилище жило как музей в музее. Где-то здесь лежали вещи, принадлежавшие Колчаку или Кропоткину, не выставлявшиеся для посетителей по идеологическим причинам.