Чтобы угодить своим красавицам и понравиться им, Андреас выучился тонким деликатным манерам. Он тщательно расчесывал каждое утро светлые волосы, держал одежду и белье в чистоте и с нетерпением ждал, когда появятся усики. Он научился делать при появлении покупательниц элегантные поклоны, опираться, раскладывая товар, тыльной стороной левой руки на прилавок, стоять полусогнув одну ногу и мастерски улыбаться, освоив все приемы от сдержанной ухмылки до излучения неподдельного счастья. Кроме того, он все время изыскивал красивые фразы, состоявшие по большей части из наречий, выучивая все новые и находя все более завораживающие. Так как он вырос в доме не приученным к галантной речи и был по этой части несмел и лишь в крайних моментах произносил законченную фразу с подлежащим и сказуемым, то в этом странном наборе слов он искал себе подспорье и постепенно привык, избегая связной речи, полной смысла, создавать иллюзию себе и другим относительно своей способности вести разговор.

Например, кто-то произносил: «Сегодня, однако, великолепная погода», — на что маленький Онгельт отвечал: «Да, конечно — о! — если позволите — во всяком случае…» Если покупательница спрашивала, прочна ли вот эта льняная ткань, он отвечал: «О, пожалуйста, да, без сомнения, так сказать, совершенно определенно». А если кто-то справлялся о его здоровье, он ответствовал: «Благодарю покорно — разумеется, хорошо — очень приятно…» В особо важных и почетных случаях он не чурался произносить такие выражения, как «тем не менее», «но ничего», «ни в коем случае не против». Причем всем своим существом, от склоненной головы до подрагивающего кончика ноги, он источал внимание, вежливость и признательность. Но самой выразительной в этой пламенной речи оказывалась его длинная шея, тощая и жилистая и с удивительно большим и подвижным кадыком. Когда маленький щупленький помощник продавца выдавал в форме стаккато ответ, складывалось впечатление, что он на треть состоит из кадыка.

Природа распределяет свои дары не без умысла, и если означенный кадык Онгельта мешал его речевым способностям, то оправдывал себя как признак страстной тяги к пению. Андреас был в высшей степени любителем петь. Даже сделав удачный комплимент или изящный жест, предназначенный клиенту, произнося свои трогательные «все-таки» и «все же», в глубине души он, возможно, не ощущал такую сладостность, как при пении. Этот его талант не был востребован в школьные годы, расцвет его пришелся на время, наступившее после ломки голоса, хотя это и держалось втайне. С боязливой и робкой натурой Онгельта его тайная страсть к певческому искусству никак не сочеталась иначе как будучи глубоко скрытой.

Вечером, когда он после ужина и до отхода ко сну проводил уединенно часок в своей каморке, он пел в темноте песни и предавался лирическим восторгам. Обладатель довольно высокого тенора, отсутствие школы пения он старался восполнить своим темпераментом. Его взор увлажнялся, тщательно расчесанные на пробор волосы откидывались назад, а кадык живо двигался вверх и вниз соответственно производимым звукам. Народная песня «Ласточки летят домой» была его любимой. И в строчках «разлука, ах, разлука / как сердце разрывает она мне» он долго тянул мелодию, голос его дрожал, а на глаза выступали слезы.

По деловой карьере он продвигался семимильными шагами. Был даже разработан план послать его на несколько лет в большой город. Однако вскоре он стал настолько незаменим в магазинчике своей тетки, что она не хотела его никуда отпускать, а так как он позднее вступил во владение магазином по наследству, его финансовое благополучие было обеспечено на все времена. Иначе все обстояло с его сердечными делами. Для всех девушек своего возраста, особенно хорошеньких, он был, несмотря на утонченные поклоны и взгляды, ничем другим, как фигурой комической. Он влюблялся в них по очереди и женился бы на любой, какая сделала бы хоть маленький шажок ему навстречу. Но ни одна из них не сделала этого шажка, даром что он старательно все оснащал и оснащал свою речь изысканными фразами, а свой туалет — приятными глазу деталями.

Одно исключение все же было, однако он его почти не замечал. Фрейлейн Паула Кирхер по прозвищу Поль была всегда приветлива с ним и явно относилась к нему серьезно. Она, правда, не была ни юной, ни хорошенькой, скорее на несколько лет старше его, довольно неприметной, а так старательной и уважительной девушкой и к тому же из зажиточной семьи ремесленника. Когда Андреас здоровался с ней на улице, она мило и очень серьезно благодарила его, а когда сама приходила в магазин, держалась весьма приветливо, просто и скромно, обслуживать ее было легко, а его коммерческую внимательность она принимала за чистую монету. А он не то чтобы смотрел на нее без всякой охоты, он просто испытывал к ней доверие, в остальном же она была ему безразлична, ибо относилась к тому малому числу незамужних девиц, о которых он вне стен магазина не помышлял ни минуты.

Он возлагал все надежды то на изящные новые туфли, то на привлекательный шейный платок, не говоря уж об усиках, которые становились заметнее, и он лелеял их как драгоценность. В конце концов он купил у проезжего коммивояжера золотое кольцо с большим опалом. Тогда ему было уже двадцать шесть.

А когда ему стукнуло тридцать и тихая семейная гавань все еще по-прежнему маячила в туманной дали, мать и тетка посчитали необходимым вмешаться в это дело посредниками. Тетка, находившаяся уже в преклонном возрасте, начала с того, что заявила: еще при жизни она передаст ему магазин, но только в день его женитьбы на безупречной дочери из Герберзау. Это стало сигналом для матери, что пора действовать. После некоторого обдумывания она пришла к выводу, что ее сын должен вступить в ферейн, чтобы чаще бывать на людях и познать обращение с женщинами. А так как ей было известно о его любви к пению, она подумывала поймать его на эту удочку и стала уговаривать его стать членом певческого союза.

Несмотря на свой страх перед компанейскими сходками, Андреас в принципе был согласен решиться на это, но только предпочел певческому союзу церковный хор, поскольку серьезная музыка нравилась ему больше. Однако истинной причиной было то, что в церковном хоре пела Маргрет Дирламм. Она была дочерью прежнего главного наставника Онгельта, очень хорошенькая и веселая девушка чуть старше двадцати, и в нее Андреас влюбился снова, так как уже продолжительное время не было ни одной незамужней ровесницы — во всяком случае, хорошенькой.