— Максим Петрович, зачем вы мне это сказали? Люблю. Я же ничего не требую, ни о чем не прошу. Да, вы мне нравитесь, может быть, я даже… Но у вас жена, дети… Да поймите же вы, каково мне-то! Я ни о чем не жалею, все произошло, ну, словно помимо нашей воли, пусть этот день будет нам с вами редкостным подарком судьбы, пусть…

И опять перебил ее Максим Петрович строго и решительно:

— Жену свою… Одним словом, разные мы люди. Я понимаю, это звучит пошло. Но это так. Да, все правильно… когда-то я объяснился ей в любви, просил быть моей женой. Объяснился в любви, не зная, что это такое. Теперь знаю.

Ланина все продолжала ходить по комнате, лицо ее горело красными пятнами, глаза лихорадочно блестели, и Зорин догадывался, понимал, какая нелегкая работа идет сейчас в ее душе.

Наконец она остановилась прямо перед ним, положила руки ему на плечи и тоскливо сказала:

— Будь что будет, Максим. Ты говоришь «люблю», и я тебе верю.

Неужели все это с такой мгновенной быстротой раскручивается в памяти? Говорят, вот так, в минуту смертельной опасности, в минуту, когда ты осознаешь эту смертельную опасность, проносится перед тобой в единый, краткий миг вся твоя жизнь. Но сейчас! Сейчас-то ведь случилась радость, которая казалась уже недостижимой. А реакция — та же.

Но почему у их радости такой странный оттенок?

Осторожно, ощупью идут они навстречу друг другу.

Надежда Сергеевна вдруг решительно поднялась.

— Максим Петрович, прошу вас подумать о своем сердце. Не те эмоции должны сейчас у вас быть. Всплески вам противопоказаны. Пожалуйста, отключитесь от всего, отдыхайте. А когда я увижу, что вы в хорошей форме, — повезу вас к себе домой. Знакомить с дочерью.

Ланина улыбнулась доброй, чистой улыбкой, и Зорин вновь увидел, что перед ним та Надя — из ослепительного летнего дня пятидесятого года. Он не стал ее удерживать и мысленно согласился с тем, что она сказала. Воспоминания действительно заставили его волноваться, а главное — требовали от него каких-то решений. К которым он не был готов. А может, и был готов, да не знал, какими именно они должны быть.

После ухода Ланиной он переоделся, вышел погулять по воздуху, поужинал, но уже за ужином понял, что что-то ушло. Ушла та легкость, необременительность, которые он любил в отдыхе. Ну, так, чтобы без проблем. А теперь вот предстояла работа души. И мысли, конечно. Надо было все осознать, понять, чтобы решить — каким должен быть поступок. Он уже понял — как бы ни вела себя Надежда Сергеевна, но и она невольно будет думать и ждать, как же он поступит теперь? Он, отец ее дочери.

С волнением думал он о встрече со взрослой дочерью, которую никогда не видел и у которой уже были собственные дети. Что он ей скажет? Что сказала ей мать об отце? Признает ли его Светлана за отца, или он для нее останется всего лишь чужим человеком… Тут мысль Максима Петровича в смущении замирала. Несколько раз подходил Зорин к этому вопросу и… не решался довести мысль до логического конца.

Вот сейчас Светлана узнает, что он ее отец. И, естественно, задастся вопросом, а где же он был-то все эти годы? И как же так получилось…

Вот именно, как же это все получилось?

А получилось так, что в один из осенних погожих дней упал он с небес на твердь земную. Встретились они с Надей случайно на совещании в райисполкоме. После совещания Зорин тут же вспомнил, что у него в Подбужье есть дела. Предложил Ланиной подбросить ее, и та радостно согласилась.

Ехали они возбужденные — не то бурное совещание так на них подействовало, не то радость встречи сказывалась. Но постепенно Ланина стихла, стала вдруг задумчивой и даже грустной.

— Что ты, Надя? — удивился ее перемене Зорин.

Она посмотрела на него спокойно, но печальная улыбка не покидала ее глаз.

— Так ведь осень, Максим! Грустная пора.

Он решительно свернул газик к реке, остановился на их любимом месте.

И опять они сидели на берегу и смотрели на плавные, но уже потемневшие и казавшиеся от того глубокими воды. Устремляли взгляд в бездонное, едва тронутое облачками небо, и в тихом молчанье ощущали, как им хорошо, свободно друг с другом.

Ласки ее в тот день, как тут же отметил Зорин, были тихими, какими-то кроткими. Почти материнскими. В глазах вспыхивал неясный свет; было такое впечатление, что она прислушивается к себе, к своим чувствам.

— Да что с тобой, Надя? — уже несколько обеспокоенно спросил Зорин. — Ты какая-то другая.

И Ланина спокойно согласилась:

— Да, другая. — Подумала и с улыбкой добавила: — Я стала еще лучше. И тебя люблю еще сильней.

И вдруг обняла его с такой отчаянной нежностью, так самозабвенно, словно теряла его навсегда…

…Домой он вернулся поздно и был встречен нервным выговором жены.

— Ну, что, опять — заседали? Где? И с кем? Председатель райисполкома — дома, второй давно семьей занимается, только ты…

Он молча прошел на кухню, а жена все продолжала выкрикивать, даже не делая попытки его накормить.

— Знаю, для чего ты Зинку на другую машину посадил. Чтобы лишних глаз не было…

Дальше он уже не слышал. Этот выкрик жены его точно громом поразил. Мысль его лихорадочно заработала. Неужели Ксения что-то знает о Ланиной? И откуда знает — значит, уже нашептали? Значит, слухи пошли?