Шрифт:
Человек пожал плечами, не поднимаясь, впрочем, со стула.
Мы почувствовали, стоя рядом на песке, некоторую неловкость, как на приеме у государственного чиновника. Мы даже присели на теплый закатный песок, но тогда с полной очевидностью выходило, что человек на стуле смотрит на нас сверху вниз. Это, конечно, ущемляло, и Петя приподнялся на корточки. Удлиненный его торс достиг уровня человека на стуле. Но разговор-то все равно не клеился.
Глядя в морские просторы, мы помолчали, но видно было, что Петя пребывает в чрезвычайном напряжении, намереваясь, во что бы то ни стало, склеить этот разговор.
– Медитируете? – спросил он безнадежно и почти угрюмо.
– Нет, – ответил человек на стуле.
Доброжелательно, но коротко обрубал он Петины попытки. Снова установилась прочная островная тишина.
И вдруг человек на стуле сказал по-русски:
– Выпить хотите, ребята?
– А цены дешевые? – оживился Петя.
– Халява, сэр! – убежденно вымолвил человек на стуле, все более кого-то напоминавший.
И тут же мы услыхали легкие песчаные шаги. Со стороны прибрежных пальм и прямо из моря, не нарушая его безмятежности, к нам направлялись девушки в набедренных повязках с тростниковыми подносами, на которых были вино и фрукты.
Петя ахнул и взмахнул руками, как пеликан перед броском в пучину. А человек наконец-то приподнялся со стула.
– Только на этом острове грезы становятся явью, – усмехнулся он, расправляя затекший хвост с кисточкой.
Кивнул и растворился в скоропостижных сумерках.
За ним последовали и девушки, оставив вино и фрукты на белом-белом песке, вобравшем за день все солнце мира, а теперь наполнявшемся тьмой.
– Не пойму, какие грезы, какая явь? – сказал Педро, надкусывая манго и нарезая ананас. – Да ладно – все равно разговор не клеился. А вино и фрукты – чего еще желать на ужин?
Ранний предрассветный
«В зеленых кактусах бродя…»
Эта диковатая и бессмысленная строка родилась в голове Педро в ранний предрассветный час.
Особенно поразило слово «бродя». Что-то в нем было разбойничье-разнузданное. В обход его воли, нагло и самопроизвольно, оформился вдруг некий персонаж – какой-то мало приличный «Бродя».
В длинных черных трусах, с плюмажем из павлиньих перьев на голове прогуливался этот Бродя средь зеленых ветвистых кактусов.
«Когда мне было лет семнадцать, – напевал Бродя древний майский гимн, – любил я в кактусах гулять. Не раз, не два мне наливали – я без закуски выпивал…»
Нет, определенно он начинал нравиться Пете. Всем своим незамысловатым, плюмажно-трусочным, так сказать, видом Бродя символизировал единение двух культур. В нем самым странным образом сочетались русская изба и пирамида Солнца.
– Да, это так, – согласился он. – Во мне много чего сочетается. Слушай! – И Бродя громко постучал кулаком по своей пирамидальной голове. – Там-там!
– Где «там»? – глупо спросил Педро.
– Дурак ты, – резонно заметил Бродя. – И слуха у тебя ни на грош. Там-там – это барабан судьбы! Не знаешь ты древних ритуалов.
Да и возможно ли в ранний предрассветный час знать какие-то ритуалы? Даже слово это было Пете мало знакомо.
– Гляди! – любезно сказал Бродя, – наливаешь чарку, – и он и вправду нахлестал себе, как говорится, чарку из магически возникшей бутыли. – Опрокидываешь! – И он и вправду опрокинул ее в свой ротик, живо напомнивший распахнутую дверь избы. Затем задумчиво и долго огляделся.
– Что следовало обычно за сим актом в нашем отечестве? – спросил, извлекая из трусов учительскую указку и контурную карту Российской империи.
Петя был совершенно растерян и не мог ответить на этот простой вопрос.
– В нашем отечестве, – терпеливо разъяснял Бродя, тыча указкой в какие-то необъяснимые, впрочем, дали, – обыкновенно занюхивали. Чем попадется! – И он жадно понюхал контурную карту.
Конечно, «понюхал» – не то слово. Этим коротким движением носа Бродя как бы вобрал в себя всю контурно-энергетическую информацию, содержащуюся в карте. Он смел границы прибалтийских и закавказских республик и, кажется, охристианил мусульманский восток.
– Не так, совсем не так, но очень похоже поставлено дело в империи майя, – набуробил Бродя вторую чарку. – Валяй! – Молвил задушевно.
И Петин организм, истомленный ранним предрассветным часом, принял эту чарку так благодарно, как только может новорожденный принять материнское молоко. И пока от этого внезапного дара он пребывал в некотором блаженном изумлении, Бродя совершил древний майский ритуал.
Нет, он не дал ни манго, ни папайу, ни мамайу, ни авокадо. Все было куда проще, натуральней. Педро уж было потянулся к контурной карте, но Бродя в мгновение ока прокрутил его трижды вокруг оси, а затем постучал пустой чаркой по голове, в которой тут же, несмотря на ранний предрассветный час, взошло яркое солнце.