Быстро одевшись, юноша набил рот сушеными смоквами, бросил в котомку две хлебные лепешки, кусок сыра и вяленую рыбу, и побежал к воротам. В долине мальчишки устраивали «каменные войны», городские против окрестных: становились по разные стороны рва и метали друг в друга камни. Как раз можно было успеть. Однако ускользнуть из имения не получилось – ворота были заперты и охранялись невесть откуда взявшимися военными. Пришлось вернуться.

Орлик попробовал читать «Энеиду» Вергилия – не вышло. Его мать хоть и была рабыней, но происходила из знатной, разорившейся семьи. В молодости ее продали за долги в рабство, но сына она обучила грамоте. Сосредоточиться на чтении не получалось. Мешало волнение.

Прочитав страницу раз пятнадцать, Орлик не запомнил ни слова и отложил книгу. «Гнусный рифмоплет!» – срывал он на Вергилии свое раздражение. – «Исписал же столько листов! Было у него и время, и желание. Конечно, если ты не раб, и д'eла никакого полезного нет, то почему бы не марать папирус? О чем таком важном может поведать человек, родившийся в благородной семье, спины не ломавший, и рабов видевший исключительно издалека? Наверняка самое большое расстройство в его жизни – это расстройство желудка от плохо пропеченного зайца или не слишком свежих гребешков. И конечно никто не порол поэта, когда тот подглядывал за обнаженными купальщицами в пруду. А следовало бы. Может, писал бы не так занудно и тяжеловесно».

Орлик обосновался у окна и стал сооружать из цветных камешков «вавилонскую башню», ставя их один на другой. Это занятие требовало большой сосредоточенности и внимания, помогало отвлечься от дурных мыслей. Сначала больше трех камней друг на друге держаться не хотели, сооружение разваливалось. Потом, по мере того, как юноша погружался в свое занятие, башня выросла до четырех, пяти и даже шести этажей. Рядом появилась вторая такая же, третья.

Погода за окном испортилась, набежали тучи, хлопьями падал снег. Соседний дом и деревья оделись в мохнатые шапки. Потом повалило так, что все цвета пропали, а осталась только белая пелена.

Перед тем, как ставить седьмой камень на башни Орлик поднял глаза и увидел, как в белой завесе появилось черное пятно. Оно росло, приближалось и приняло очертания человека. Кто-то, закрытый с головой темным плащом, с посохом в руке, шел прямиком к дому. Уже вблизи стало видно, что на мизинце у черного человека блестел золотой перстень с рубином. Юстин!

Орлик метнулся от окна, задев рукой башенки, и камни с грохотом разлетелись по полу. Что за растяпа! Так был шанс спрятаться где-нибудь под столом и сделать вид, что дома никого нет. Но такой грохот Юстин наверняка услышал.

В дверь нетерпеливо забарабанили. Пришлось открывать. Черный человек уверенно вошел, стряхнул с плаща снег, снял капюшон и оказался… Никифором. Только выглядел он как-то иначе. Перестал горбиться, приосанился, во взгляде чувствовалась сила, и двигался резвее, чем раньше. Будто помолодел лет на двадцать, и из дряхлого старика превратился в зрелого, еще крепкого мужчину. «Может, обойдется?» – мелькнуло в голове у Орика.

– А, это ты… Все бездельничаешь? – брюзжаще спросил старик. – Я ищу Марию. Твоя мать здесь?

– Нет, геронда16. Она еще до рассвета ушла с госпожой в монастырь.

– В монастырь? За пределами имения? Они с ума сошли?! Даже внутри стен «Львиного камня» может быть опасно, а отправиться в долину одним – это просто безумие!

– Они не одни. С ними пошел конюх Годила. Ты же знаешь, геронда, что он сильнее всех в Ниссе: легко перекусывает монеты и распрямляет голыми руками лошадиные подковы.

– Ха, лошадиные подковы! Это все ярмарочные трюки для зевак. Голой рукой не остановишь меч, или стрелу. И о чем только думал Гонорий, когда согласился на это?

– Юлия – его единственная дочь, он ей ни в чем отказать не может – сказал юноша и отчего-то залился краской.

– Да, в этом вся проблема… – старик почесал подбородок и задумался.

Орлик внимательно посмотрел на морщинистое лицо кузнеца и подумал, что за свою длинную жизнь ему наверняка пришлось пережить всякое.

– Скажи, геронда, а тебя когда-нибудь пороли?

Никифор сдвинул брови и строго посмотрел на юнца.

– Что, напроказничал? Не бойся, сейчас наказывают легко. Не секут, а можно сказать гладят. Какой-нибудь месяц сидеть не сможешь, поспишь на животе, и будешь как прежде. Даже лучше, потому что ума прибавится!

От такой перспективы Орлик из пунцового стал зеленым. Никифор же, видя душевные страдания юнца, сменил гнев на милость.

– Не волнуйся. Никто пороть тебя не будет. Это я обещаю.

– Откуда тебе знать, геронда?

– Видишь это? – старик поднес к лицу молодого раба левую руку, где на мизинце мягко поблескивал рубин. – Теперь я управляющий поместьем. Юстин сегодня утром поскользнулся, и ударился головой о ступеньку.

– Он жив?

– Жив, но очень плох. Будем молить Господа, чтоб даровал ему исцеление и поднял с одра болезни. – Никифор с чувством трижды перекрестил лоб пальцем. – Так в чем ты провинился? Если расскажешь честно, то обещаю, что наказания не будет.