— Молчи! Суши все, чтоб не узнали. Слышишь? Не говори.

Он бормотал, как в бреду, укладываясь под одеяло… А Катя качала головой и тоже что-то говорила, но что — Витька не понимал.

Катя сумела сделать — Витьку разбудили, а блуза и брюки уже висели возле кровати разглаженные. Зеленые пятна ходили перед Витькиными глазами. Его знобило. Мать стонала:

— Ой, какие у тебя красные глаза! Да ты здоров ли? Не надо бы так допоздна сидеть.

Витька ей твердо:

— Со мной ничего. Только я боюсь опоздать.

— Храпона, Храпона надо. Катя, вели Храпону заложить Карька.

Катя не смотрела на Виктора, а Виктор чувствовал: она смотрит на него с ужасом и любопытством — и во все глаза смотрит.

Храпон помчал Витьку на санках.

По коридорам и классу он прошел, как связанный, он остро чувствовал, как на него смотрят с любопытством и почти с ужасом. И не разговаривали почти. А когда Краснов — лениво, вразвалку — подошел и спросил: «Ты что же это вчера?», все подошли сразу, смотрели на пылающее Витькино лицо жадными глазами.

— А ничего. Это так, моя глупость, — спокойно сказал Витька.

Странно: он как будто вырос за эту ночь и почувствовал себя куда-то ушедшим.

— Ведь тебя же исключат.

Краснов говорил, а все другие напряженно молчали. Витька ответил с трудом:

— Авось не исключат. Посмотрим.

Пришел в класс директор. Все вскочили. Этого никогда не было, чтобы директор так рано приходил. Он молча посмотрел на всех, дольше всего на Витьку, ушел. Под его взглядом Витька опустил голову. Когда он скрылся за дверью, все посмотрели на Витьку — так было все необыкновенно. Потом мелькнул за дверью Барабан, вытянул шею, осмотрел класс, тоже скрылся. И кто-то с задней парты сказал возмущенно:

— Торжествует, сволочь!

Подходил к двери даже сторож Михеич и тоже долго искал глазами чего-то, отыскал Витьку, посмотрел пристально, ушел.

Витька начал ужасаться:

«Что я наделал!»

Но держался будто спокойно.

Он чувствовал, что стал центром больного, неприятного внимания.

Начались уроки. Первый, второй. Его не спрашивали. На него не смотрели прямо, а так, мельком, с любопытством. И историк, с которым он любил говорить о заселении края, и математик, который о нем говорил перед всем классом:

— Вот у Андронова точная голова, математическая, золотая. Люблю такие головы. Он мыслит, как математик.

А теперь математик не смотрел на него, только гладил бороду, от шеи, снизу вверх, закрывался ею до самых глаз и мычал что-то.

На третий урок пришел законоучитель о. Григорий. Он на кафедру, а в дверях Михеич.

— Андронов, директор зовет!

О. Григорий поглядел на Виктора строго.

— Ну, ну, иди, детеныш, иди! Не прежние времена, а то бы лупцовку тебе дать хорошую.

Витька вспыхнул от обиды, но смолчал и, униженный, вышел из класса.

Директор сидел за широким, очень широким столом, заваленным книгами и тетрадями. У него большая кудрявая голова, большая с проседью борода, широкие плечи — богатырь. Он — один во всем городе — ходил в щегольском котелке и сюртуке. Пронзительные темные глаза глянут — в самую душу пролезут… Он не кричал, не грозил, был участлив и прост, хотя и строг, и реалисты, ребячьим сердцем чувствуя его справедливость, уважали его и немного боялись. И прозвали — за рост и справедливость — Ильей Муромцем.

Муромец пристально посмотрел на Витьку.

— Ну-с, Андронов, вы это видите?

Он показал пальцем на стол. Там, за горкой тетрадей, лежал исписанный лист бумаги, на нем — недокуренная папироса.

— Вижу.

— Это ваша?

— Кажется, моя, Сергей Федорович.

— Не кажется, а это действительно ваша. С этой папироской в зубах вы шли по коридору, где вас встретил Петр Петрович. Что же это значит, Андронов?

Витька насупился. У него забилось сердце. Но надо быть честным. И главное, не заплакать. «Жильян, выручай!»

— Это моя ошибка, Сергей Федорович, я и сам не знаю, как это вышло.

«Разве скажешь о Дерюшетте?»

— Но скажите, как это случилось? Вы все пять лет были примерным мальчиком. И старательны, и способны, и образцового поведения. Вот я сейчас пересмотрел все кондуиты. И никогда вы не были записаны. Понимаете? Никогда! А по успехам вы всегда в первой тройке были. И вдруг — этот ни с чем не сообразный случай. Мы же вас принуждены исключить!

Витька разом покраснел. Исключить? Отец будет смотреть на него с презрением. Мать, приживалки, кучер и приказчики на хуторах, даже работники — все узнают: исключен… Как тогда? Нет, слез не удержишь!