— А правда прооперированные люди долго не живут?.. — спрашивает она меня.

— Кто тебе это сказал?..

— Да так, один чудак…

— Нет, он не прав.

Она лежит со мной рядом кроткая, милая. И то прежнее сказочное ощущение любви вновь возвращается ко мне. «Только бы о муже больше не говорила и о поросятах. Об английском и стюардессе можно…»

— Мне так хочется стать твоей больной, — шепчет она и, вдруг вскочив с постели, включает в комнате свет. И утихшая было во мне обида вновь возникает.

— Да, да, конечно… — бормочу я.

— Не конечно… А я хочу быть вечно твоей больной. Исцели меня так, чтобы я долго, очень долго жила. Я люблю жизнь и хочу жить. У тебя есть ум, знания, и ты должен мне помочь…

«Вот так продавщица… — думаю я. — Она не то что магазином, торгом сможет командовать. И у ней действительно ума — палата…»

Она невероятно быстро оделась.

— Ладно, будет-тебе дрыхнуть. Поспешай. Ты обещал меня проводить.

Впопыхах, кое-как выпиваю чашку чая. Она не пьет, лишь изредка посматривает на меня, ибо всецело занята приведением своего лица в надлежащий вид. У ней полная сумка косметики, и со стороны мне кажется, что можно запутаться во всех этих баночках, флакончиках и пузырьках. Но ей хоть бы что, они умело мелькают в ее руках.

А затем она вновь заговорила о муже. И в растерянности я кое-как проводил ее домой.

Поздно ночью я пришел к себе в больничный барак. Не раздеваясь, упал на кровать. Обеими руками обхватил голову. Я не был сторонником Фрейда, и как положено тому быть, он покидал меня. «Это не женщина, а какое-то наважденье. Она в двух лицах. И я должен выбрать и полюбить ее только в одном лице. Но это же немыслимо. Я должен тогда отказаться от многого».

Чтобы хоть как-то выйти из создавшегося затруднения, я подошел к проигрывателю и, включив его, поставил пластинку с концертом Моцарта.

Через несколько минут музыка подняла настроение. И душа, которая до этого во мне на какой-то период окоченела и к которой я долгое время не мог докричаться, вдруг ожила. И вновь я стал прежним, юным и немножечко наивным. Да и кому охота с головой уходить в жизнь, ведь намного приятнее витать в облаках и создавать те образы любви, о которых ты мечтаешь. Моцарт освежал мое сознание, вливал силы. И хотя было за полночь, мне не хотелось спать. Целую бы вечность я слушал бы музыку и видел перед глазами Галю, которая работает в обувном магазине. Я буду встречаться с ней в обувном магазине, но только не за пределами его. Я не хочу потерять любовь. И покуда я живой, я должен, я обязан любить.

Постепенно к утру, окончательно запутавшись в новых мыслях, я заснул.

В последнее время операций в больнице много. Заболел мой напарник-хирург, и мне приходится работать за двоих.

За весной наступило лето, теплое, полное, ясное. К вечеру, когда закончены все мои дела, я, выйдя из больницы, не к себе иду, а в обувной магазин. Пуще прежнего в последнее время полюбил я Галю. Знает ли об этом она, трудно сказать.

Мне нравится, когда она стоит в магазине за прилавком, ласковая, нежная. Без всякой грубости и в который раз пленяя меня своей красотой и беззаботностью, она с улыбкой скажет:

— В последнее время вы почему-то не хотите меня провожать…

— Дела… — в смущении отвечаю я. — Мало того что работаю за двоих, но на меня еще взвалили ночные дежурства.

— Ну, хорошо… — и, посмотрев на меня по-новому, она вдруг скажет: — А я тут совершенно случайно познакомилась с таксистом. Такой прелестный парень, мало того что он бесплатно доставляет до дому, так он всю дорогу читает стихи…

— Есенина?

— Да, да, Есенина… — она отвечает мне с такой искренностью, что моя привязанность к ней возрастает.

Толком не зная зачем, я смотрю на обувь совсем не моего размера. Затем смотрю и на нее. Как таинственно красиво светятся ее глаза. Она рада. Рад и я. И эта краткая радость дает мне могучую силу.

У меня нет в этих краях близких людей. Я одинок. И, наверное, если бы не обувной магазин, то я бы сошел с ума.

— Доктор, не забывайте свою больную… — по-детски кричит она мне и машет на прощание рукой.

К магазину подъехало такси. И водитель, совсем еще юноша, браво выйдя из машины, руками сквозь стекло витрины просит Галю выйти к нему.

— Что вы здесь делаете?.. — я вздрагиваю. Передо мной стоит главврач, он строг, солиден, надменен.

— Выбираю обувь… — как можно спокойнее отвечаю я.

— Хорошо, но не каждый же день ее выбирать… — и, дружески похлопав меня по плечу, смеется.

Я молча, тихо выхожу из магазина и, подставив лицо летнему ветерку, иду к больнице. Перед глазами дорога, деревья и Галя, которую я люблю и без которой, как мне кажется, я уже существовать не могу.

Иван Прокофьевич, закончив рассказ, взглянул на часы. От неожиданно налетевшего ветра форточка на окне раскрылась, а затем вновь закрылась. Старый доктор, достав сигареты, подошел к окну и закурил. Словно отыскивая что-то, он смотрел через окно в темноту, туда, где раньше стоял обувной магазин. Затаив дыхание, мы молча смотрели ему в спину. Вдруг Иван Прокофьевич резко повернулся к нам. Лицо его было белым, точно снег. Благородство, так свойственное его натуре, вновь проступило в его чертах.