— Да… бабка… — вздохнул милиционер. — Если бы не свисток, трудно сказать, что бы они с тобой сделали.

— Я и без свистка свистеть могу… — улыбнулась Поля и, по-мужски скривив набок губы, вдруг так засвистела, что милиционер глаза на лоб выкатил.

Вот такая смелая у нас санитарка Поля.

Раньше я и представить себе не мог, как это можно рвать зубы на «скорой». А вот пришлось и это сделать. Правда, был я тогда на вызове не один, а вместе с докторшей, маленькой, худенькой пенсионеркой Александрой Александровной. У больного опухла щека и с трудом открывался рот. Вместо слов он издавал какое-то несуразное мычание и захлебывался слюной. До этого ему в поликлинике сделали по внутренней стороне щеки два разреза. Но гной почему-то из них не шел. Была полночь. И мела пурга. Мы находились в двадцати километрах от города. Парень-то, можно сказать, героем был: невзирая на температуру, периодически сменяющуюся ознобом, и припухлость, то и дело вызывающую не только боль, но и затрудняющую прием пиши, он работал — развозил на тракторной тележке корма по фермам. Вызвали нас доярки, ибо парень сам почему-то все чего-то стеснялся, а может, терпеливый был, как и все сельские труженики.

— Вся загвоздка в зубе… — сделала заключение Александра Александровна. — Выдернем его, и гной вылетит…

Зубы я никогда не рвал, а Александра Александровна, оказывается, рвала. Поэтому мы решили так. Она будет тянуть зуб, а я держать больного.

Парня усадили на стул в красном уголке. Простыней шею обмотали и приготовились. А он вдруг как замычит. Мы его спрашиваем, в чем, мол, Вася, дело, его Васей звали. А он опять мычать. Тут доярки перевели, они разбирали его мычание: мол, Вася спрашивает, вы как зуб собираетесь дергать, с новокаином или без новокаина.

— Насчет новокаина не волнуйся… — успокоила его Александра Александровна, набирая в шприц новокаин.

Проклятый зуб. За него почти и не ухватиться. Полусгнившие края шаткие. Такой зуб дернешь, верх слетит, а корни как были, так и останутся.

— А может, отвезти его в больницу… — предложил я, ведь у нас не было даже зубных щипцов.

— В такую пургу и за столько кэмэ трясти больного с такой чепухой… — возмутилась старушка и, словно разгадав мою последнюю мысль, добавила: — А мы его зажимчиком Кохера деранем. А если Кохера не подойдет, кривым сосудистым кокнем…

Метель за окном продувала все щели в красном уголке. Изморозь на них парила, а из-под подоконника тоненькой струйкой клубился мелкий снежок. Он кружил над полом и долго не падал, словно отыскивал, куда ему лучше упасть: то ли на лавку, то ли на связку газет или же на аккордеон, лежавший на целой горе телогреек. Совсем близко поревывали коровы. Спертый запах навоза, пота, плесени, соли, смешанный с прочими непередаваемыми приправами молочнотоварных ферм, висел в воздухе.

— Рвать зуб в таких антисанитарных условиях… — пролепетал я.

— Ну, если вы не желаете, то я буду делать это сама… — буркнула Александра Александровна и добавила: — Тоже мне, гуманист нашелся. У больного все показания для экстренной экстракции зуба, а он…

Я не стал более протестовать. Александра Александровна была старше меня и по титулу, и по возрасту, так что я просто обязан был ей подчиниться. Выпроводив доярок из комнаты и подставив табуретку под ноги, она потянулась к Васькиному зубу. Ей трудно было как следует ухватиться зажимом за основание зуба. Да еще и свет был плохим. Пришлось вновь позвать доярок, и они, принеся две переносные лампы, подняли их над головой, направляя свет на Васин рот.

Ох и чудная же старушка Александра Александровна, ей зуб тянуть, можно сказать, нечем, а она шутит. И все говорит, говорит, не дает больному от боли вздрогнуть. То есть мастерски захватила его чувства, мысли и душу в руки и вяжет из них веревки, какие ей только угодна А как ласкова она. Да при такой ласковости с ее стороны любой зуб ей доверишь. Под ее говорок я позабыл о всех сложностях данной нашей ситуации.

Я держу больного за плечи. А Александра Александровна говорит ему:

— И не уходи от меня, Васенька, не уходи. Не уходи, хорошенько дыши, хорошенько… Ну, а теперь слюнку сплюнь, быстренько сплюнь. Тазик крепенько в руке держи, чтобы он не упал. Ох и чудачок же ты, жаль, у тебя ни сестренок, ни братишек нет, чтобы они за тебя слюну сплюнули… Дыши, Вася, глубоко дыши. А теперь ротик сделай пошире…

И Александра Александровна, собравшись вся в комочек, что есть силы дергает зуб на себя. Вслед за зубом огромный фонтан гноя, смешанного с кровью, вылетает изо рта. И она, да и я, прилично испачкались. Но ничего, абсолютно ничего — ни запахов, ни холода, ни дрожи — не замечается — радость от того, что больному облегчено страдание, все затмевает.

— Не уходи, миленький, не уходи… — просит Александра Александровна Васю. — Рот открой пошире и дыши… — Она промокает лунку ваткой, смоченной в перекиси. — Сейчас я сменю ваточку и расскажу тебе, как тебе дальше следует себя вести…

— Кровь по горлу течет… — уже членораздельно произносит Вася.

— Не разговаривать, я ватку меняю. Жми ее зубами, посильнее жми. Молодец…

Щека у Васи спадает лишь наполовину. Он не сразу поправится. Отек тканей будет давать о себе знать дней шесть. Но сделано самое главное — выпущен гной, источник инфекции, которая вот-вот могла доставить больному самые большие неприятности.

Доярки несут нам теплой воды, но как ни моемся мы в ней, а отмыться от крови никак не можем.

— Ну и не надо… — облегченно вздыхает Александра Александровна. — Зато согреемся, руки у меня, доктор, ох как озябли… — И тихо толкает меня: — Только вам открою секрет — зуб я первый раз в своей жизни дергала, представляете, первый раз…