— Нам нужно догнать Романова! — Выкрикнула Ия, тыча пальцем в уходящий седан. — Маятник, наверняка, с ним!!!

Феликс выжал сцепление, прошлифовав. В воздухе отчетливо запахло озоном, неожиданно в разбитой машине что-то громко булькнуло. Ия с ужасом уставилась в окно, видя, как на заднем сиденье раздуваются огромные полупрозрачные шары призм. Головорезы улепетывали в чащобу, пригнувшись к земле.

— Быстрее!!! — Заорала она в ужасе.

Они успели преодолеть крохотное расстояние, когда лес сотрясся от оглушительного грохота канонады. Остатки листвы сорвались с крон, в небо вырывался огромный фонтан земли и грязи. Деревья, вырванные с корнем, превращались в мелкие щепки, мгновенно воспламеняясь. Крохотные шарики, еще не успевшие нагреться от тепла, разлетались в разные стороны, словно мелкие злобные пчелки. Они врезались в стволы, перерубая их, решетили хрупкую железную обшивку внедорожника, вспарывали мягкий грунт. Одна призма достаточно согретая перелетала автомобиль и врезалась в землю, отрезая партнеров от машины Люка. В треснутое лобовое стекло прыснула грязь. Автомобиль закрутило в страшном шейке, замелькали деревья, превращаясь в единую смешанную линию. Ия закрыла голову руками, завизжав. В один момент они ощутили страшный удар, Феликс со странным сипом ударился о руль, потом его отбросило раздувшейся подушкой безопасности. Ию прижал к сидению такой же воздушный белый пузырь.

— Твою мать! — Пробормотал Феликс, закрыв глаза. — Ты жива?

— Угу. — Ия прокусила до крови язык и теперь ощущала во рту солоноватый тошнотворный вкус. — Хорошо, что мы все-таки занялись любовью. — Пробормотала она.

— Что?! — Изумился Феликс.

— По крайней мере, прежде чем сдохнуть на этом проклятом задании, я насладилась последней радостью в жизни…

Следующий день превратился в затяжной кошмар.

И день после него.

Тоже.

Ожидание — худший враг.

От безделья я шаталась по дому, потом нашла в одной из комнат оставленную кем-то книжечку в мягком переплете, стойко пыталась вникнуть в перипетии истории, но сдалась. Взгляд бессмысленно шарил по странице, не цепляясь за крупные буквы, казавшиеся абсолютной бессмыслицей. Роман назывался "Правила игры" и, кажется, в нем говорилось о больших чувствах юного колдуна к ужасно рыжей девушке. Мои чувства мучили меня.

— Куда они? — Я услышала звук работающего двигателя.

— Здесь город какой-то недалеко. — Роман лениво оторвался от созерцания очередного глупого видео-шоу, переключил канал. — Хотят двигатели зарядить и обстановку проверить.

— Действительно? — Я, вскочив с дивана, бросилась на улицу. Рома проводил меня задумчивым взором.

На крыльце, облокотившись на перила, стоял Петр и пережевывал очередной бутерброд.

За два дня, похоже, он проглотил весь запас хлеба. Насколько я смогла понять — злаковые в первой параллели ценились и стоили дорого. Хлеб из натуральной муки считался почти деликатесом. Ведь в мире, где три четвертые суши занимали леса, а влажность стояла такая, что воду можно было не только пить, но еще и вдыхать, выращивание зерна приравнивалось к подвигу.

При моем появлении его челюсть на секунду остановилась, рот растянулся в улыбочке, за щекой появился комок, как у исхудавшего хомяка.

Вокруг грязных автомобилей суетилась охранники, проверяли двигатели, убирали прилипшие к окнам мокрые листья. Я внимательно, с возрастающей тревогой следила за ними, потом за моей спиной с тихим скрипом отворилась дверь. Резко оглянувшись, я буквально ткнулась носом в грудь Люка. Мужчина отодвинулся от меня, даже не глянув, и быстро спустился со ступеней. Сердце болезненно сжалось. Эти дни после скандала мы играли в кошки-мышки, причем догоняла я, а Люкка все время ускользал. Он специально избегал оставаться со мной вдвоем, вероятно, не желая продолжать неприятного разговора. В ту ночь, когда, вдоволь наревевшись, я поднялась обратно, он спал (или делал вид) в соседней комнате, оставив меня в гордом одиночестве. За два дня мы не промолвили друг другу и двух слов.

Напряжение, царившее в доме, ощущалось практически физически, и, кажется, только паскуда Петр мог свободно дышать в деревянных стенах. Поэтому охранники сильно радовались хотя бы на время уехать из нашего убежища, превратившегося в тюрьму.

— Люк. — Позвала я, семеня за мужчиной.

Он не отозвался.

— Люк, можно мне с вами? — Канючила я, не сдаваясь и рассчитывая по пути попросить прощения за глупые и жестокие слова, о каких сильно сожалела сейчас.

— Нет. — Отрезал тот и уселся за руль.

Я стояла перед автомобилем, похожая на школьницу, надув губы и сунув руки в карманы перепачканного розового пальто. Из-за лобового стекла Люк бросил на меня единственный безразличный взгляд и спокойно выехал со двора.

— Не взял? — Радовался Петр, когда машины скрылись, оставив пустой двор и открытые ворота.

Я скрипнула зубами, а когда проходила мимо буркнула в глумливое лицо:

— Хватит уже жрать, а то лопнешь, деточка. Замучимся стены отмывать.

Улыбочка сползла неповоротливой улиткой. Как будто случайно резко открытая дверь шарахнула мужчину по плечу, и он болезненно поморщился. Легче мне, конечно, не стало, но злое чувство сатисфакции внутри довольно оскалилось.

День к обеду разгулялся, ветер разогнал тучи, оголяя серовато-голубое осеннее небо. Солнце жалостливо бросило на наш киснущий пустой двор, заваленный листьями, косые лучи. Через высокие поредевшие кроны деревьев солнечные полосы пробивались пятнами, неровно раскрашивая подъездную дорожку, забор, будку с оголодавшим, а потому особенно злым, псом. Не смотря на ясную погоду, в лесу все равно сохранялся холод, и морозило пальцы.

От нечего делать я стащила на кухне сигареты и со смаком, сидя на крыльце, пережгла всю пачку, вдыхая табачный аромат. Роман в дутой короткой куртке, пожертвованной одним из охранников, присел рядом.