– Кто подписал заявку?

– Самый главный, я полагаю.

– Кто именно?

– Господин Пеллетье.

Вот и настал момент, когда все должно остановиться. Когда больше выдерживать невозможно.

Сейчас она ему позвонит. И не положит трубку до тех пор, пока он не ответит, хоть двадцать минут, если понадобится.

Но сначала ей надо успокоиться. Восстановить дыхание. Подождать, пока руки перестанут дрожать.

Сначала она должна закрыть глаза, покинуть территорию гнева и ненависти, перекрыть поток брани, который захлестнул ее мозг.

Жак снял трубку где-то после сотого гудка.

– Это Матильда.

– Слушаю.

– Кажется, вы аннулировали мои права доступа к каталогу отдела.

– Да, так и есть. Патрисия Летю сообщила мне, что вы подали запрос на перевод. По причинам, которые вам хорошо известны, я не могу предоставить вам тот же доступ, что и другим сотрудникам отдела. Вы знаете, что маркетинговая политика предусматривает ограничение доступа к конфиденциальной информации для некоторых лиц, включая работников организации.

Когда Матильда волнуется, в ее голосе порой появляются визгливые ноты, и она может двумя словами охватить целую октаву. Но не в этот раз. Сейчас ее голос звучит низко и размеренно. Она на удивление спокойна.

– Жак, нам надо поговорить. Уделите мне несколько минут. Это смешно. Я никогда не обратилась бы за переводом, если бы не обстоятельства, вы хорошо знаете, что у меня нет…

– Хм… Но послушайте, результат таков, каков он есть. Не будем углубляться в хронологию, уверен, у вас и у меня есть чем заняться помимо этого.

– Да ладно вам, Жак, вы отлично знаете, что как раз мне заняться нечем.

На несколько секунд наступает тишина. Матильда задерживает дыхание и бросает взгляд на Рыцаря Серебряной Зари: он по-прежнему вглядывается в далекую линию горизонта.

Ее сердце больше не колотится. Руки не дрожат. Она спокойна, и все вокруг нее обретает необычайную ясность. Матильда чувствует, что подошла к некому рубежу.

Внезапно Жак начинает кричать.

– Не смейте разговаривать со мной таким тоном!

Матильда не понимает. Она разговаривала с ним ровно. Ни одного резкого слова. Но Жак опять повторяет:

– Вы не можете говорить со мной таким тоном!

У Матильды перехватывает дыхание. Она оглядывается вокруг, ищет, за что зацепиться, что-то твердое, осязаемое, что имеет свое имя, и это имя у него никто не может отнять, этажерка, комод, папки с документами, она не в состоянии произнести ни звука.

А Жак заходится все сильнее:

– Я запрещаю вам говорить со мной таким образом! Вы меня оскорбляете, Матильда! Я ваш непосредственный начальник, и вы меня оскорбляете!

Внезапно Матильда понимает. Понимает, что происходит.

Его дверь открыта настежь, и он кричит именно с тем, чтобы все его услышали. А Жак повторяет: «Я запрещаю вам говорить со мной таким тоном, да что с вами, в конце концов?»

И все, кто находится рядом, смогут подтвердить: Матильда Дебор оскорбляла его по телефону.

Матильда теряет дар речи. Этого просто не может быть.

Жак не останавливается. Он отвечает на ее молчание гневными тирадами, возмущается, негодует, как если бы он реагировал на ее реплики. Наконец, он заключает:

– Вы становитесь грубой, Матильда. Я отказываюсь продолжать этот разговор.

Жак кладет трубку.

И снова перед ней возникает картина: отекшее лицо Жака и струйка крови в уголке его рта.

Глава 26

Нет, между ней и Жаком никогда не было двусмысленности. Ни томных взглядов, ни касания ногами под столом, ни игры словами. Никакой неясности. Ни жестов, ни намеков.

Разумеется, ее об этом спрашивали. Советовали поразмыслить над этим. Что-то должно быть. Не может не быть. Что могло стать причиной этой перемены, такой резкой и такой внезапной. Непостижимой. Что-то, связанное с чувствами и желаниями, и чего Матильда не хотела замечать.

Матильда не однажды перебирала в памяти события недавних лет, выискивая подробности, которые могли от нее ускользнуть. И не находила. Сколько раз они задерживались в конторе допоздна, вдвоем, сколько раз они обедали или ужинали вместе в ресторане, сколько ночей они провели в отелях – каждый в своем номере, сколько часов в машине, в поезде, в самолете, так близко друг к другу, сколько было возможностей… Но ни разу их руки не соприкоснулись, ничего не поднялось из глубины, ничего, что могло бы вызвать искру. Пожалуй, было пару раз, под конец дня, что Жак, забывшись, говорил ей «ты» – Жак, который со всем светом был на «вы». И вот теперь, оглядываясь на эти годы, что она может сказать?