Это вечное стихотворенье...
вернуться

Соколов Владимир Н.
Шрифт:

«Бродя и гадая…»

Бродя и гадая О блоковской Даме, Опять опоздал я. Пешком так пешком. Последний трамвай, Отшумев проводами, Ушел, закачался Вдали фонарем. Мерцает булыжник. Ни звука, Ни слова. Спокойные липы шумят. А во мне Уж целая повесть Родиться готова О чьих-то шагах И о ждущем окне… Не знал я, подумав: «Трамвай? Пусть уходит», — Что здесь я пройду еще, Как в забытьи, В восторге, Что это со мной происходит, Что мне изменили, Что слезы — мои. 1976

«Я не хочу дружить со стариками…»

Я не хочу дружить со стариками, Которые — ровесники мои, Что любят безмозольными руками Считать мозоли некие свои. Ведь я же знаю: не было мозолей, А был один блистательный порыв Пройти, прорваться без особых болей В ряд окулярных лиц, плотин и нив. Теперь они отечески печально Рассказывают очень молодым Тепло, железно, устно и печатно, Как было трудно нам — считайте, им. Но я люблю дружить со стариками, Которые не хвастаются тем, Что рыли землю, а искали камень, Хоть не умели сочинять поэм. Сквозь все прошли… И, слушая рассказы, Внимая им, улыбчиво седым, Я чувствую себя почти что сразу, Как и они, таким же молодым. Ведь эту жизнь не чувствуя как тему, Чужой медалью густо не звеня, Они такую сделали поэму, Которая всегда вокруг меня. 1976

«Сухие, чистые морозы…»

Сухие, чистые морозы. Утоптанный, глубокий хруст. Поэзия, вершина прозы, — Пар, отлетающий от уст. Ты, оказавшаяся вестью, Что будет жизнь еще одна, И неподвижные созвездья, И движущаяся луна. Что, не без мысли, не без фронды, Глядит, венцом обведена, Загадочнее Джиоконды — Нерукотворная луна. И, провожая неотступно И примораживая взгляд, Она все так же недоступна, Как тыщу лет тому назад. 1976

«У меня осталось только Божье время…»

У меня осталось только Божье время, Своего — на что попало — больше нет. Я люблю тебя, несказ'aнное бремя Прожитых и некончающихся лет. Сколько улиц исчезает, сколько страсти — У оттаявшего в памяти следа… Если б знала ты, какое это счастье — Невозможность, невозвратность, никогда. 1976

«Несостоявшаяся жизнь! Надежда!..»

Несостоявшаяся жизнь! Надежда! Едва вспорхнув, упавшая листва. Меняются дома. Меняется одежда. Но все равно — любовь. И все равно — Москва! Могу пересчитать все улицы по пальцам, Где было — не было. Вот угол, вот карниз. Ступеньки в доме том собачьим вальсом Отбарабанивались вверх и вниз. Когда я вижу их подъем двоякий, Грущу, как будто годы отстрадал. А было только то, что в полумраке Я избран был, но я не угадал. А вот еще грустней. Как маленький пустырь Краеугольный след разрушенного дома. Лишь купы галок шумно и весомо Мне говорят, что рядом монастырь. Несостоявшаяся жизнь! В надежде, Что там одни мы будем — между дел, — Сказала: поглядим, что было прежде. А я войти туда не захотел. Когда мой старший друг, Покачивая ветку На кладбище, где брат его лежал, Сказал: «С тобой пошел бы я в разведку. Побудь». А я? Куда тогда я поспешал? Тот день закрыт снегами и дождями, Как смазан ветром времени тугим. Куда спешил я, там меня не ждали, А может, ждали, но совсем другим. Несостоявшаяся жизнь! Шум ветра. О, уходящая во встречной красоте… Художник пишет сад, как после смерти мэтра, Сухой прилипший лист минуя на холсте. 1976

«Я виноват, что я в живых остался…»

Я виноват, что я в живых остался, Иначе б то, что вы сейчас сказали, Звучало б не хулой, а похвалой. Я виноват, что я не расквитался Еще при жизни с тем, что навязали, Что стало вечно теплою золой. Я виноват, что я себе позволил В жизнь не свою войти и небу друга Молиться более, чем своему! Но человек, который обездолил Меня и вывел за пределы круга, Был выше вас по сердцу и уму. И наши с ним немые разговоры Вам непонятны и высоковаты. Вы судорожно ищете Грехи чужие. Тянетесь в чужие споры. Чужие словом зыблете утраты. (Вы просто плохо пишете стихи.) Ну что вам рассказать из личной жизни, Чтоб вы глаза расширили, а уши Развесили? Хотите, Приведу стихи о том, Как «Проползают слизни глазами статуй в саду»? Хотите, расскажу о позднем часе, Когда в окно открытое влетает Молчком сова, как бабочка на свет? Смущая чуждой мыслью о причастье, В глаза глядит и головой качает. И долго длиться этот тет-а-тет. Хотите, научу царапать землю, Цепляясь за ее траву руками, Лицом в непониманье уходя? Не знает, так поклонитесь земно Тому, что жизнь так милостива с вами. Живите, вкус в малине находя. 1976

«Если покажется: умерли…»

Если покажется: умерли Все, кто ответить могли б, — Верь в эти синие сумерки С желтым качанием лип. 1976

Страх

Оставит женщина? Пускай. Она уйдет недалеко. Ей превратиться невзначай В другую женщину легко. Оставит самый лучший друг? В лютейшую из всех годин? Других друзей не счесть вокруг, Хоть лучший друг всегда один. И от кончины в трех верстах Не затрепещешь — ничего! Но есть один страшнейший страх, Поэты знают суть его. Как перед кладбищем ночным Страх у мальчонки-пастуха, Как — умереть и быть живым, Страх перед жизнью вне стиха. 1976

Крыша

Сначала некая зависимость От долгих выдач и решений… Потом паркетная зализанность И целый ряд соображений. И расстановка. Чтобы не были Неинтерьерными детали. (Ты получил — кому-то не дали. Не получил — кому-то дали.) А все-таки… Вся жизнь минувшая Должна остановиться где-то. Все памятное, все мелькнувшее Должно забыться до рассвета. Все линии твои шоссейные, Все насыпи и тротуары, Все горести твои семейные И бессемейные бульвары. Должны слететься листья желтые И хлопья многие собраться, И дни, так плохо сбереженные, Под общим кровом отоспаться. Сады и сосны корабельные, Леса плодоносящих звуков, Грома и ливни колыбельные Сойдутся, душу убаюкав. И снова выдворит художника Холстов несытая бездонность, Как бессапожие — сапожника Или строителя — бездомность. 1976