Это вечное стихотворенье...
вернуться

Соколов Владимир Н.
Шрифт:

II. «В прозрачной осенней Софии…»

В прозрачной осенней Софии Под золотом южной луны За тысячу верст от России Мне снятся московские сны. Мне снятся минута отъезда, Некстати оборванный спор, И дом, и рабочее место, И вниз уходящий простор. И вот я во сне пререкаюсь, И воздух ладонью крою, И думаю, и просыпаюсь — И комнаты не узнаю. А в окнах — софийское утро, Бульваров манящий разбег. Ах, как это, в сущности, мудро Какой-то сказал человек О том, что отечество — это Не только пространство земли. Оно и дома и рассветы, Что трудно оставить вдали. Оно и родимая крыша, И помыслы наших годин, И все, чем живет оно, дышит, Чем дышишь и ты, его сын. Наверное, все мы такие — Солдаты, певцы и сыны. …Под небом осенней Софии Я видел московские сны.

«Мне это надолго запомнится…»

Мне это надолго запомнится, Как в жаркое горное лето Увидел я речку Тополницу Прохладно-зеленого цвета. Она торопилась, веселая, По камушкам да по песочку, Счастливая и невесомая, Как чья-то любимая дочка. Но в небе — за трещиной трещина! И речка, краса Среднегорья, На миг показалась мне женщиной, Припомнившей давнее горе. И чьи-то мне слезы почудились И в волнах — тела неживые. И темными ордами сгрудились Над ней облака грозовые.

Цыгане

На речонке Тополнице Появились цыгане, Загорелые, хриплые, В разноцветных заплатах, В подпоясанных чем-то Непонятным халатах. Пыль мели они Черными босыми ногами. Появились под вечер И расположились На речонке Тополнице Прямо под тополями. И уже через час В городишке божились Их старухи, Что знают все, что сбудется с нами. Карт колоду показывали Из-под латаных шалей, Карт настолько промасленных, Очевидно, с годами, Что картошку, пожалуй, Можно было бы жарить На семерке, на тройке И на пиковой даме. Поздним летом в Копривштице Появились цыгане В шароварах, в жилетках. Глаз белками блистали И за ужином в городе Ребятишек пугали: «Проглоти — иль к цыганам!» И дети глотали. И действительно, Как тут куска не проглотишь, Если рядом цыгане, Эти страшные люди. А одна из гадалок К бабке кинулась: «Хочешь, О войне погадаю, Будет или не будет?» «Да отстань ты! — Старушка поежилась зябко. — Что ты мелешь, проклятая…» И дальше пустилась. «Ой, накличешь ты горе На сынов своих, бабка». «Тьфу ты!» — плюнула бабка. И перекрестилась. А потом на Тополнице Пять костров запылало. Под деревьями тени В желтом прыгали свете. Город жил своей жизнью Как ни в чем не бывало, Лишь смотрели в сторону Озабоченно дети. …Я увидел их утром. Два цыгана курили, Молча сбрую чинили, В кожу иглы вонзая. Что их по миру гонит, Где их родина в мире, Как живут они, Крова родного не зная? Или всюду их дом — Где трава и деревья? Кто ж не любит простора! Но по странному следу Все идут они. Сядут. И опять! И в кочевье. И когда ж они все же Наконец-то приедут… Кто шатры убирал, Кто сидел над тазами, Молотком громыхал, Да паял, да лудил их. Дети голые шумно На деревья влезали, Мух цветами сгоняли С грустных морд лошадиных. А отцы их пестрели На возах, под возами, В свете утреннем Выглядя совсем не зловеще, И кричали друг другу Дикими голосами, Очевидно, Совершенно спокойные вещи.

«Владения камня…»

Владения камня. Бесплодная тяжба гранита С корнями деревьев. Завидная близость зенита. Молчание скал. Неожиданный грохот потока. Обвала оскал И орел. Он высоко, высоко… Он точкою черной. Он не жил ни в прахе, ни в страхе, Парит отвлеченно, Задумавшись о черепахе, И в облаке тает… А облако тенью свободной Ложиться на камень, Возвышенный и старомодный, Над лапами сосен, Над острыми шапками елей, Он глыбы возносит, Обдутые сонмом метелей. Он полон достоинства. Он еще, видимо, в силе. Как чуждое воинство, Сосны его окружили. Их строй поднимается, Ветви неся, как пищали. И вдруг открывается Древняя область печали: Обломок вершины, Развалины выступов горных Лежат, как руины Акрополей, некогда гордых. Цветами обвиты Кладбищенские перекрестки — Надгробные плиты И мемориальные доски. Как мы тесаками, Обвалы и ливни когда-то На них высекали Свои поминанья и даты. Здесь копья скрестили Часы синевы и ненастий Над гибелью стилей, Над прахом великих династий, Свои поколенья Обрывов и ветров гудящих, Свое исчисленье И дней и времен проходящих. Зеленая Рила [6] , … … … … … … … … … … … … … …. Я видел и скалы, и ели, И все, что открыла Ты мне за четыре недели. Каменья, как троны, На нет под лесами сходили. Гайдуцкие тропы Меня высоко возводили. И взял я в мечтанье В часы своего восхожденья — Прекрасное зданье Сложить из камней преткновенья. Навек. Чтобы оное Зданье как надо служило. Чтоб вечнозеленое Древо с камнями дружило. …Я думал избегнуть, Я думал забыться и кануть, Внизу у подножья Оставить нелегкую память. Но нет человеку Спасения от человека. Две тысячи метров Над уровнем моря и века.

6

Гора в Болгарии.

Копривштица

В Копривштице родился и похоронен

великий болгарский поэт Димчо Дебелянов.

Копривштица встает перед глазами И летними, горячими холмами, И зимним снегом на сыром ветру, И пеньем птиц январских поутру. Мне в январе в Копривштице не спится. Округлая желтеет черепица Сквозь моросящий утренний туман. Есть у тумана к путанице склонность, Он — как неосторожная влюбленность, Как отрешенность и самообман. Я выполнил завет — прийти к поэту, Которого давно искал по свету И наконец-то все-таки нашел. Я так хочу быть на него похожим На языке и схожем, и несхожем… Его удел был легок и тяжел. Здесь путь его когда-то начинался, Здесь он нежданной музе подчинялся. Ушел отсюда и сюда пришел. Большие сосны смотрят исподлобья. Я посетил старинное надгробье. Мне легче стало. Я его нашел. Сейчас в Москве, наверно, много снега, А здесь гремит булыжником телега, Лошадка маленькая — цок-цок-цок. Как у тебя, под окнами твоими, Где тополя как будто в белом дыме, Что ранний ветер с веток сдуть не смог. С горы, где я живу, весь город видно, Мне хорошо, но все-таки обидно, Что не могу я сразу рассказать О том, что вижу, и о том, что снится. Вот так, в любви не в силах объясниться, Не может человек двух слов связать. Копривштица выходит из тумана, Как будто из старинного романа Гравюра знаменитого письма, Чернея на легчайшем белом фоне… А воробей, присевший на балконе, Все облетевший ветви и дома, Как жизнь сама — пиши иль не пиши, — Чирикает, как хочет, от души.

Старые церкви

Я вовсе не Божий угодник. Но даже в немногих словах Хочу рассказать я сегодня О старых болгарских церквах. Я к ним подходил, к обветшалым, И был удивлен неспроста Их ростом, приземисто-малым, И маковками без креста. Иная с крестом — но оградой, Как надо б, не окружена. И кажется с первого взгляда Невзрачным домишком она. У них необычная слава. Их навзничь валили бои. Болгарам пророки ислама Внушали каноны свои. Постройку церквей запрещали. Сносили. Расплатой стращали. А церкви нет-нет и рождались. Но, чтоб сохранить высоту, Они в глубину зарывались, В земную, в родимую ту. Церквушки невидные эти, Две трети тая под землей, Казались пониже мечетей, А были повыше иной. В тиши векового предела Я думал о святости ран, О душах, что выбить из тела Не смог никакой ятаган. В церквушках-то вовсе не глухо Сказались характеры те. Я думал о стойкости духа, О верности и высоте.

«Мириадами глаз глядели…»

Мириадами глаз глядели Небеса… А у древних стен Отдыхающие галдели, Под ногами песок хрустел. И не мог я в курортном быте То увидеть, чего искал. Но по крышам и перекрытьям Ветер сумрачный проскакал. Наползающими парами Скрыло облако небеса. Звезды таяли над горами, Как над площадью голоса. Ветер в кронах гудел со звоном. И с пришествием темноты Все казалось одушевленным — Сосны, тени кустов, кусты. И движенья дубов сутулых, И любой облаков уклон, И невидимый закоулок, Начинавшийся за углом. Мне казалось — я должен что-то Непременно сказать ему, Городку, всем его воротам, Стенам, прячущимся во тьму. Произнесть какое-то слово, Чтоб раздвинулась дверь былого. И шагнул я навстречу ветру И увидел перед собой Даже мглистую ночью светлый — Камень памятника крутой. И словами почтенья павших, За свободу насмерть стоявших, Зазвучавшими в тишине, Говоря о них, отдышавших, Обращался он сам ко мне. А кругом оживали зданья, Становились тени людьми. И навстречу мне шло преданье, Громыхая всеми дверьми. Шло и в счастье своем и в гневе, Средь торжественной тишины. И светились на мглистом небе Звезды первой величины.

Январь

Б. Божилову

Идет московский снег в Софии Вторые сутки напролет, Как будто лебеди большие Вершат свой вечный перелет. И отдыхают, и взлетают. И перья белые роняют. Идет московский снег в Софии Вторые сутки напролет. Идет в Софии снег московский. (Как без меня ты там, Москва?) Идет на улице Раковский, На Добруджа, дом № 2. Сугробы белые спадают. Сугробы белые взлетают. Идет в Софии снег московский, Касаясь щек едва-едва. Метелей белые чащобы. Наутро новые сугробы, Как лебеди, как журавли, Взлетят в искрящейся пыли, Крылами белыми шурша, Как дружбы чистая душа. Проснусь в Москве. В той синеве Взгрустну как будто бы впервые: Софийский снег идет в Москве… Московский снег идет в Софии.