Решено было начать осаду, не смотря на все препятствовавшие ей затруднения.

Одно из важнейших Герц устранил, открыв князю Меншикову кредит в прусских владениях для продовольствия его армии. Недоставало только артиллерии. Напрасно Герц употреблял все уловки, чтоб получить ее из Берлина: ни король, ни его министерство не хотели нарушить раз признанного ими нейтралитета. Тогда, потеряв надежду с этой стороны, он 20-го августа заключил секретный договор с фельдмаршалом Флеммингом, где между прочим сказано было: что так как Пруссия отказывается поддерживать меры, предпринятые с целью заставить Мейерфельда согласиться на проект нейтралитета шведских провинций в Германии, то все выгоды, обещанные ей в трактате Бассевича, переходят к Саксонии, но с тем условием, что она решительно приступит к военным действиям для покорения всех укрепленных мест Померании, даже Стральзунда, и что доставит из Дрездена свою осадную артиллерию. Чтоб облегчить исполнение этого дела, епископ-регент обязывался выплатить Саксонии двести тысяч талеров, которые падут потом на Швецию, и не позволят последней высаживать в Померанию новых войск, — условие необходимое, чтобы воспрепятствовать шведам беспокоить Польшу с этой стороны.

Незадолго перед тем союзные генералы открыли в Суэде [16] конференции о распоряжениях, необходимых в провинции, и о восстановлении прав Шлезвига и Голштинии. Датские министры явились на эти конференции точно так же, как и Герц и Бассевич. Меншиков с жаром держал здесь сторону епископа-регента, не смотря на повеление царя объявить всем дворам, что государь этот обнаружил к Швеции явное пристрастие, которое оправдывает действия Дании. Напрасно епископ старался приобрести себе благоволение его царского величества приношением ему в дар великолепного готторпского глобуса: монарх не хотел открыть глаз на злоупотребления своего союзника. Видя такую непреклонность, Меншиков вдруг начал опасаться, что слишком большим угождением Герцу может повредить себе, и стал внимать предложениям, которые ему сделаны были из Берлина.

Фридрих-Вильгельм не мог смотреть равнодушно на осаду, готовую лишить его пункта, который он мысленно уже обеспечил себе. Он велел вручить голштинским министрам декларацию, где сказано было, что не смотря на всё желание его избавить Померанию от неприязненных против неё действий и сохранить Висмар и Штеттин королю шведскому, желание, в котором они сами когда-нибудь удостоверятся, — упорство Мейерфельда заставляет его, для обеспечения своих границ, приступить к соглашению с союзниками. После того он приступил к переговорам с князем (Меншиковым) о секвестре Померании и о занятии Штеттина гарнизоном на половину прусским, на половину русским. Ясно, что король готов был соединиться с союзниками против Швеции, если б только обещали уступить ему этот город при заключении мира и не уклонялись от переговоров о том. Заметив такой опасный оборот дела, Герц в конце августа уехал из Берлина в Гамбург и предоставил Бассевичу одному заботиться об участи Померании.

Бассевич был того мнения, что выгоды молодого герцога требуют, чтобы Штеттин перешел в руки только Пруссии и чтоб последняя была обязана им дому готторпскому. Но всё противилось этому: Флемминг рассчитывал на выгоды, обещанные Герцом, а Меншиков хотел устранить упрек в неисполнении данных ему приказаний и доказать царю пользу пребывания его войск в Германии каким-нибудь блистательным подвигом. Он с ожесточением начал бомбардирование, не дождавшись даже возвращения курьеров, отправившихся за последними приказаниями епископа-регента и графа Веллинга. Бассевич собрал все свои силы, чтобы предупредить уничтожение трактата, который был его делом. К счастью, ему удалось найти князя в палатке одного (большею частью его всегда окружали саксонские и датские шпионы). Здесь он говорил так убедительно, что Меншиков, питавший к нему и без того бесконечную дружбу и уважение, уступил, и что через несколько часов он увидел себя посредником конвенции между этим князем и королем прусским, по которой, за 400 000 талеров и свободный пропуск союзников для нападения на Стральзунд, первый удовольствовался суетной славой — войти победителем в Штеттин с тем, чтоб передать этот город и всю секвестрованную область в руки короля и предоставить коменданту и гарнизону честное отступление в Швецию. Епископ-регент взял на себя обеспечение обещанной суммы, а король снова обязался допустить в гарнизон половину голштинцев, содействовать всеми силами восстановлению и выгодам Фридриха [17] , на основании трактата 22-го июня, и прежде всего достигнуть снятия осады Тённингена. Когда всё это было сделано, Бассевич отправился доказывать Мейерфельду, что дальнейшее сопротивление произведет возмущение со стороны жителей, приведенных в отчаяние разрушением их города, и грозил ему участью Стенбока. 30-го сентября Мейерфельд вышел из Штеттина, и всё уладилось сообразно с конвенцией.

Верный обещаниям, данным дому готторпскому, король прусский уже ходатайствовал в его пользу в Лондоне, Гааге и Ганновере. Королева Анна и курфюрст Георг готовы были вступить в переговоры относительно восстановления (дома готторпского). Такая готовность послужила основанием или по крайней мере предлогом Герцу оставить ненадёжную негоциацию о Померании и отправиться в Ганновер, где он пробыл только восемь дней и потом уехал в Готторп. Там пребывал в это время король датский с иностранными министрами, находившимися при его дворе, и забавлялся знаменитым планом пересадки (transplantation), по которому герцогский дом должен был уступить Дании свои наследственные земли и получить за них в обмен герцогство Бременское и графства Ольденбургское и Дельменгорстское. Герц много смеялся над этим планом и так прижал короля, что тот, актом, подписанным в Шлезвиге 30-го сентября, предложил возвратить Голштинию немедленно, а Шлезвиг по окончании войны, снять осаду Тённингена и согласиться на занятие этой крепости нейтральными войсками по выбору епископа. Видя себе поддержку со всех сторон, Герц с гордостью отвечал: что по воле государя его ни одна деревня из его наследственных земель, тем менее герцогство Шлезвигское, не остается в руках Дании, и что спасти Тённинген есть дело короля прусского. Поэтому вся сделка между ними ограничилась условием касательно снабжения Тённингена съестными припасами на восемь дней. — В этот промежуток времени получено было ходатайство королевы Анны в пользу освобождения несчастного Веддеркоппа. Герц, несмотря на то, что употребил большие суммы для обеспечения себе помощи со стороны английского флота и что уж почти получал ее, всё-таки не задумался отвергнуть посредничество королевы, которая предлагала поставить гарнизон в Тённинген; потом вдруг сам предложил оставить там половину голштинских войск, и тотчас же уехал из Готторпа, не дождавшись ответа на то Дании. В оправдание такого внезапного прекращения переговоров он распустил слух, что в Готторпе намеревались его арестовать. Одно обстоятельство давало этому вид правдоподобия: князь Долгорукий [18] , посол царя, протестовал против допущения Герца на Готторпские конференции, уверяя, что Меншиков имеет приказание помогать Дании в устранении всякой попытки лишить ее земель голштинских. Чтобы ослабить противодействие этого министра, Герц старался ему внушить, что если дом голштинский непременно обрекали на потери, то он может решиться и на добровольное лишение в пользу истинного своего друга, короля шведского. Посол после этого заподозрил Герца в домогательстве отдельного мира между Швецией и Данией, и обнаружил столько энергии для уничтожения его интриг, что можно было подумать, что он руководствовался в этом деле какими-нибудь сильными внушениями, хотя и был любезнейшим и приветливейшим из русских своего времени.

Герц возвратился в Берлин 10-го октября и сильно упрашивал короля послать войско на помощь Тённингену. Но он знал медленность решений прусского министерства, исполненного предосторожностей, и военную организацию Пруссии (теперь столь превосходную), вследствие которой она не могла тогда приступать к решительным действиям по первому призыву; и потому, чтобы выиграть время и занять как-нибудь неприятеля, который теснил крепость, вступил в тайные переговоры с графом Альфельдом, датским министром в Берлине, о предварительных условиях восстановления (дома готторпского) и о снабжении съестными припасами Тённингена через каждые восемь дней, до окончания брауншвейгского конгресса; притворился даже, что допускает план пересадки, который, как мы видели, так презирал в Готторпе. Альфельд понимал слишком хорошо интересы своего государя, чтоб не шепнуть на ухо его прусскому величеству: что он может поберечь свое ходатайство и не тратиться на чрезвычайное вооружение, потому что враждующие стороны готовы согласиться между собою. Король, затронутый за живое тем, что дело может уладиться без его участия, решился по этому поводу оставить без внимания вопрос о восстановлении. Он совершенно лишил своего доверия Герца, и если Бассевич также не потерял его, то это только потому, что соглашение сделано было без его ведома и что призванный из лагеря в Берлин для подписания акта, он уклонился от этого, говоря, что такое соглашение неуместно при настоящих затруднительных обстоятельствах и что герцогский дом не найдет в нём для себя никакого обеспечения. Такая смелость возмутила Герца, принявшего ее за открытое сопротивление своей власти, и он устранил Бассевича от переговоров своих с графом Флеммингом касательно вознаграждения издержек по перевозке саксонской артиллерии. Король прусский уплатил в число их 400 000 талеров, и Флемминг одобрил секвестр Штеттина.

Царь, извещенный послом Долгоруким, графом Головкиным, своим министром в Берлине, и жалобами короля датского о действиях Меншикова в пользу двора Готторпского, повторил приказание русским министрам при иностранных дворах объявить: что он будет считать своим неприятелем всякого, кто вздумает нападать на его союзника за секвестр владений епископа-регента. Это было громовым ударом для приверженцев последнего. Прусское министерство воспользовалось сим случаем, чтоб объявить Герцу, что такое обстоятельство ставит короля в невозможность исполнить принятые им на себя обязательства относительно восстановления, и что он не может мериться с силами России. Сам король сказал Бассевичу, который был в отчаянии, что плоды его счастливых переговоров ускользали от его государя, что он должен ехать в Петербург и упросить царя объявить только, что голштинское дело до него не касается, и представить его величеству, что Фридрих-Вильгельм тотчас же готов спешить на помощь своим друзьям, но что он не может противиться колоссу. который бы задавил его, если б объявил ему войну.

Меншиков, в силу штеттинского договора, вывел свои войска из Померании. Он выжал несколько контрибуций с городов Гамбурга, Любека и Данцига, убедил Герца послать в Петербург Бассевича, как единственного человека, способного внушить царю более сострадания к несчастному дому готторпскому, и отправился наконец в Россию. Прием, сделанный ему государем, был весьма немилостивый. Его упрекали, что он всё делал дурно. Он и оставался в Померании, и уезжал оттуда всегда не вовремя. После победы над Стенбоком, он должен был бы спешить пожинать лавры вместе с своим государем в Финляндии, но предпочел собирать их один в Померании; почему же он не окончил жатвы и не продолжал своих завоеваний? Он уступает их другим за ничтожную сумму денег, недостойную обращать на себя внимание, и рискует, по какому-то странному расположению к министрам голштинским, потерять старинного и верного союзника царя, не приобретая ему нового в лице короля прусского, хотя и имел к тому в руках все средства. В защиту против столь важных обвинений, князь ничего не мог представить, кроме пользы от проектов Герца. Но осуществление их было так сомнительно, так отдаленно! Меншиков пал бы непременно, если б великодушная супруга царя не вступилась за него, представляя разгневанному монарху, что среди стольких вельмож, всё еще привязанных к варварским обычаям, которые он старается смягчать, ему нужен слуга способный и мужественный, получивший и знатность, и богатство только от него, обязанный, следовательно, безусловно подчиняться его воле, одним словом такой, как князь Меншиков, которому он никогда не найдет равного, и прежние заслуги которого вполне дают ему право на прощение его настоящей вины. Вследствие таких представлений фаворит на сей раз отделался только тем, что с ним несколько времени обращались с холодностью, заставлявшею его бояться всего. Царь с умыслом показывал ее публично, чтоб удовлетворить датчан и заставить своих царедворцев трепетать за всякое уклонение от его воли, тем более, что не прощает проступков и человеку, для него столь дорогому.