Сиречи – говорили, отец сплавил сына в Благовещенск, к сестре.

Так никто и не ответил за гибель сыночка.

Когда Саша перед отъездом на Кавказ, голый до пояса, колол во дворе дачки березовые чурбаны, чтобы зимой родители могли возле крохотного камина посидеть, чаю попить, эта самая Ксения, дочь Игоря Ченцова, постояла, высясь, как великанша над красной кирпичной оградой, и вдруг, смешно шепелявя, обратилась к нему:

– Александр, вы можете мне фотокартотьку подарить… в милитейской форме?

Саша дернул плечом, широко улыбнулся, сходил в дом, подарил. Но между ними больше ничего не было и быть тогда не могло. Но все равно, конечно, жаль и этой дружбы. Неплохая девочка Ксения, все время с книжкой на качелях… Можно с ней попытаться поработать… Но ведь богатый отец желает, чтобы Валентин Петрович превратил ее, как

Пигмалион, в умную и обаятельную, чтобы она потом “по Европам” пошла, как пошел его лучший ученик. Его, а не Шамохи! Дело не в физике, в конце концов, а в том, что Углев внушил своему ученику восторг перед великой русской литературой, научил глубоко размышлять, доказательно спорить (например, изучив полемику между

Чаадаевым с его “Философскими письмами” и его критиками), научил неспешно и красиво изъясняться.

А ты, Кузя, поганый лжец, коли написал в газете городской, что я хочу присвоить славу наставника. Надо же, весь город поставил на уши, все принялись судачить, чей ученик Алексей Иконников. Из великого дела сделал базарную склоку. В конце концов, у меня подрастают и другие таланты. О эти лучшие ученики! Почему-то мало на них обращают внимания, пока они здесь. Сколько раз жаловался Углев чиновникам и случайным богачам: книг не хватает, вся классика поистрепалась: Гомер, Цицерон… Пушкин, Лермонтов… Толстой, Шолохов…

Булгаков… Платонов… А недавно с потолка в школьной библиотеке натекло – часть томиков слиплась, потемнели и выгнулись. Как ни суши, как ни дави утюгом – испорчены… А вот стоило одному Алеше получить всемирную известность, и Углев тут же почувствовал, как стал значительным человеком, его приглашают в компанию даже бандиты…

Они, конечно, инстинктом чуют, кто больше ума и таланта вложил в международную знаменитость…

8.

Толик вопрошающе уставился на вышедшего Игоря синими, круглыми, словно вечно злыми глазами, но Игорь, как всегда, закрывшись белозубой молодцеватой улыбкой, кивнул на дверь в парную:

– Следующие!..

– Ну, как там, хорошо? – спросил младший Калиткин у Валентина

Петровича, допивая с бульканьем очередную бутылку. Он когда-то учился у старика, был троечник и хам, но чемпион школы в беге на 400 метров.

– Хорошо, – кивнул Углев. – Хор “ешшо” поет, – и, опустившись на диван, налил себе минеральной. Рука почти не дрожала.

Из-за стола поднялись, чтобы идти в знойный мир, Толик и Чалоев.

Глянув на Углева, помедлив, вскочил и Кузьма Иванович. А нога-то, нога волочится.

– Я тоже, пожалуй… не помешаю?

– Обижаешь, – буркнул Толик.

– Чур, следующие мы опять! – воскликнул вослед уходящим младший

Калиткин.

Валентин Петрович сидел, призакрыв глаза (без Кузьмы Ивановича можно и размякнуть), и ему казалось: вот-вот потеряет сознание. Хотя там, в парной, все же удержал себя. Выражение “удержал себя” крепче, нежели просто “удержался”. Это так, к слову. Углев потер ладонями виски и встретил проницательный взгляд старшего Калиткина немедленной – к левому уху отъехавшей – улыбкой.

– Все славно. Можно бы хоть до утра, да работа дома…

– Сейчас бы, друзья мои, в Байкал… там плюс семь, – сказал прокурор.

– Хотите на следующие выходные?.. – т ут же откликнулся Игорь, наливая себе водки. – Сделаем!

– Керосин же нынче дорогой, – укоризненно потянул прокурор.

– Но его много, – изображая легко мысленного мальчонку, засмеялся

Игорь. – Толик даст.

– Ну, разве что Толик, – согласился Калиткин. И затем оба Калиткина почему-то снова уставились на учителя. Он что, бледен? Или кровь опять капает? Валентин Петрович машинально потрогал над губой: нет, палец сух. Поднял стакан и отпил. Красное вино, хуже не будет.

Прокурор явно о чем-то хотел спросить у Валентина Петровича. Вот он, не опуская глаз в напрягшихся розовых веках, глубоко и судорожно вздохнул – в нем, худощавом и мосластом, все внутренние органы как бы немедленно друг с дружкой посоветовались – и хрипло вопросил:

– Вы умный, знающий человек. Патриот. Скажите прямо: вы не жалеете, что разрушили СССР?

Валентин Петрович привычно сделал очень внимательное лицо. Игорь жевал виноград. Они ждали. “Некорректно спрашивает. Не жалеете, что разрушили СССР? Как будто я разрушил. Он должен бы спросить: не жалеете, что СССР разрушился? Или: не жалеете, что Ельцин СССР разрушил? Ведь он это имеет в виду”.