– Что ты мелешь? Смотрел бы лучше свой хоккей, - круглые щеки Елены Эдуардовны покрылись нервным румянцем.
– С чего ему лезть на рожон? Ради первой попавшейся девчонки? Ты хоть соображаешь? Его убьют, и у нас вообще никого не останется.

– Никто его не убьет.

– А ты почем знаешь? Охота проверить?

– Мам, пап, перестаньте. Все будет нормально. Это просто небольшой эпизод, лучше бы ничего не рассказывал.

– Конечно, небольшой!
– мама промокнула пот со лба.
– Обычно из тебя про девушек слова не вытянешь. А тут вон, распереживался. Небось, такая же вертихвостка, как твоя бывшая жена, Тамарка. Мне Ольга Евгеньевна из пятого дома сказала, что она четвертый раз замуж выходит.

– Флаг ей в руки!
– Саша пожал плечами.

– Это из-за Димы, да? Ты из-за него от всех отгородился?

– Не хочу это обсуждать.

– То, что он таким родился, еще ничего не значит. Я знаю, это риск, но...

– Мам, я сдавал анализ на кариотип. Вскоре после того, как... Как его не стало.

– Что это еще такое? Почему ты ничего не сказал?

– Это исследование хромосом человека. Я хотел узнать, может ли и с моим гипотетическим ребенком такое случиться.

– На все Божья воля. Но это не значит, что тебе нельзя иметь детей!

– Значит, мама. Риск есть. Высокий риск.

– Но это же не сто процентов! Ты ведь родился обычным. И мы все очень любили Димочку.

– Конечно, любили. А его сердце? А то, что он умер в двадцать пять? Я не вынесу этого еще раз.

– Есть ведь женщины с детьми. И можно усыновить.

– Я не уверен, что у меня получится принять чужого ребенка. Мам, я счастлив на своей работе, у меня есть дело жизни. На свете полно других семей с детьми, из-за меня одного человечество не вымрет. Именно поэтому у меня ничего бы не вышло с Варей. Она должна состояться как мать. Так что не переживай из-за этого.

– Ты вот так просто сообщаешь, что у меня никогда не будет внуков, и говоришь не переживать?
– она вскочила из-за стола и ушла в свою комнату.

– Ну вот, теперь соплей не оберешься, - вздохнул отец.

– А ты ничего не скажешь по этому поводу?

– Я понимаю твою логику. Не поддерживаю, но понимаю. Мое мнение - человек не должен жить только ради себя. Конечно, есть исключения. Гении, великие люди. Но ведь ты не Бог весть что такое монументальное в жизни делаешь... Эх, не мое, Сань, это дело. Поступай, как знаешь. Пойду, отравлюсь.

И он отправился на балкон курить. Он всегда, сколько Саша себя помнил, называл это «отравиться».

Они с Хендриксом остались вдвоем. На стене громко тикали уродливые часы с кукушкой. Зря он, конечно, затеял этот разговор. Надо было где-то напечатать правило: «Никогда не пейте с родителями». Развязанный язык еще ни одну мать не порадовал. Саша вздохнул. Теперь он чувствовал себя виноватым, хотя говорил только факты.

– Мамуль, ну прости меня, - он затянул в ее дверь.

– Тебе не за что извиняться. Ты же не виноват, что у тебя такие гены.

Она стояла у окна и теребила кисточку на прихвате для штор. В свое время он выдал ей деньги на ремонт, и она вложила в интерьер все свои представления о прекрасном. И обои с шелковыми розами, и богатые шторы, и глянцевая вычурная мебель. Завершали образ меховые коврики в креслах. Наверное, она мечтала жить во дворце, но пришлось довольствоваться простой питерской квартирой.

– Мам, никто не виноват. Можно я тебя обниму?

Она не шевелилась и смотрела на фикус, но он знал, что минута-другая - и она растает. Он подошел, наклонился и обнял ее. Она была низкой и крупной, но полнота ей шла. На округлом лице морщинки были почти незаметны, к тому же она всегда наводила марафет: ровные локоны цвета «золотистый каштан», крупные серьги, тушь... Даже в булочную не позволяла себе выйти растрепанной. Да, от нее пахло духами, пудрой и лаком для волос, но Саша различал в этом букете и тот самый мамин запах, которым были пропитаны ее подушка и одеяло, когда он маленьким забирался к ней, увидев ночной кошмар.

Он не хотел ее расстраивать, но и лгать не собирался. Всю жизнь он старался дать ей самое лучшее, хоть как-то поддержать в ее нелегком пути воспитания Димы. Порой он даже ревновал, что не получает того же внимания, что каждое его достижение воспринимается, как должное, а Димины каляки-маляки вешают в рамочку на стену. Но долго злиться он не мог. Его младший брат был светлым и открытым, мог просто прийти и обнять. Принести любимую игрушку или конфетку. В его круглых широко расставленных глазах не было ничего, кроме преданности. Он обожал Сашу. И никогда не позволял его ругать, даже за серьезные проступки вроде курения за школой или позднее возвращение домой. Нервничал, сердился, как только слышал мамин строгий голос, вставал между ней и братом и кричал: «Саня - хороший! Саня - хороший! Нельзя ругать, нельзя!» И мама сдавалась - выстраданному ребенку она противостоять не могла.

Конечно, Саша не мог заменить маме Диму. Никто не мог. И будь у него дети, она бы вряд ли смогла проникнуться к внукам этой болезненной щемящей любовью. Ее до сих пор глодала тоска, но помочь он был бессилен. Поэтому просто сжимал ее в своих объятиях, уткнувшись подбородком ей в волосы, и молча разделял печаль.

– Давай присядем, - сказала, наконец, мама.

Он вздохнул и подчинился, ожидая очередных нотаций.

– Тебе правда понравилась эта девушка?

– Она удивительная. Добрая. Непохожая на других. Хендрикс ее обожает, - он улыбнулся.
– И она совершенно не умеет готовить.