_ Неподалеку от места крушения мы нашли настоящий склад гашиша, очень искусно спрятанный в маленькой пещере на склоне синего холма — совсем рядом с вашим разбитым самолетом. Как ни прискорбно, мистер Элуин, но это неоспоримый факт.

«Так вот, наверно, что переправлял этот «Ди-Эич Дав», — со злостью подумал Элуин. — Гашиш, и небось тонны гашиша. Что же, придется выбираться из этой ловушки, старина. Посмотрим, как на этот раз удастся выжить человеку без эмоций».

— Я ко всему этому не имею никакого отношения, — сказал он. — Могу поклясться.

Полковник грустно покачал головой.

— Что толку клясться? Мы многое можем простить, даже контрабанду. Но не гашиш. Вы знаете, что в Египет ежегодно ввозят сотни килограммов гашиша и что мы расстреливаем египтянина, который на этом попадется. А что нам с вами делать, мистер Элуин?

— Не знаю. Но только я гашиша не ввозил.

— Вы сможете это доказать?

— Не знаю, смогу или нет, а только я вам правду говорю.

— Продолжайте…

Сила и мораль снова пришли в равновесие. Но для того ли ему нужна была стойкость, чтобы просто пожертвовать последними остатками прежнего характера, признавшись в преступлении, которое сразу исключит всякую чувствительность, всякий намек на чувства и тонкость переживаний? И на этот раз навсегда? Признаться в контрабанде гашиша?

— Я не признаю себя виновным в контрабанде гашиша, — сказал он. — Признаю, что провозил деньги.

Полковник кивнул.

— Полагаю, это для вас вопрос чести. Деньги, а не наркотики.

— Полагаю, что так.

— И это правда?

— Да. Чистая правда.

— Хорошо, мистер Элуин, — с удовлетворением сказал полковник, поднимаясь; и все же при этом он смотрел на свою жертву с каким-то грустно-разочарованным, чисто английским выражением лица. — Я спасу вашу честь. Я вам поверю. Но в любом случае вы отправитесь в тюрьму…

Элуин пожал плечами:

— Что ж, если это необходимо…

— Но вам никогда не приходило в голову, — продолжал полковник задумчиво, — вам не приходило в голову, что деньги, которые вы ввозили, калечат душу, в то время как гашиш просто разрушает тело?..

— Я никогда не думал об этом в такой плоскости, — признался Элуин. — В последнее время мне мало приходилось иметь дело с душой.

— Подумайте об этом, — сказал полковник уже с порога.

Он сказал, что подумает, но в этом теперь не было никакой нужды. Неважно, что полковник сдобрил это изрядной долей иронии, он и сам уже понял главное.

— Людей без чувств просто не существует, — сказал он себе, глядя на свои Забинтованные ноги. — Немножко боли, немножко стыда и… хлоп! — все исчезает, как мыльный пузырь.

Он поморщился.

— Видно, отсюда вот и придется мне начинать все сначала, в тюрьме или на свободе.

И, поняв это, он лежал, откинувшись на подушки и радуясь, что только отныне ему будет по-настоящему нужна стойкость ради чести.

В. Микоша

КИНОКАМЕРА — МОЕ ОРУЖИЕ

ИЗ ЗАПИСОК КИНООПЕРАТОРА

Решено: буду капитаном дальнего плавания.

Вероятно, у каждого мальчишки был в жизни момент, когда он принимал такое же «бесповоротное» решение. И я, как и большинство моих сверстников-подростков, был уверен, что жизненный путь мой предопределен. Я родился в Саратове, на берегу Волги. Я любил подолгу стоять на самом краю высокой Соколовой горы, любил слушать доносившиеся с Волги гудки, то длинные, протяжные, хриплые, то короткие, тревожные и пронзительные, учился по этим гудкам угадывать пароход.

Мне не нужно было запрокидывать голову, чтобы полюбоваться красотою облаков, они были подо мной. Волга держала на себе голубой небосвод, и казалось, по ней не плыли, а летели в облаках караваны золотых плотов, белоснежных пароходов и черных смолистых барж. Волны словно подхватывали мои мысли, уносили их в море, а потом дальше, на бескрайные просторы океана. Я видел себя на капитанском мостике океанского лайнера. Он режет могучей белой грудью свирепые волны, клочья пены тают на палубе, бьют склянки, на флагштоке трепещет тугое полотно.