Вот так и вызревало у Ореста желание украсть хотя бы малую толику сокровища своего благодетеля. Малая толика, если считать её по отношению ко всему богатству, а на поверку она окажется очень большой... Вот она, человеческая благодарность!

И когда Эллак пошёл к выходу из юрты, Орест, глядя ему вослед, именно в этот момент окончательно укрепился в мысли: «Украду!»

И думается, это тоже произошло под впечатлением принародной похвалы Эллаку; хоть Орест и считается почти братом, а повелителю сыном, но такой похвалы ему вовек не дождаться. Так лучше о себе позаботиться загодя.

Затем повелитель и собравшиеся, подумав и зная, что второй сын короля вестготов в Голосе не совсем в ладах с отцом, решили послать к Теодориху Второму посла с письмом от Аттилы, в котором он обещал своё тайное покровительство. Это придаст сыну Теодориха-старшего в нужное время и при благоприятно сложившихся в будущем обстоятельствах уверенность в борьбе за власть.

Письмо такое было написано, и его поручили отвезти Приску, но так, чтобы он неузнанным и под большим секретом от короля вестготов передал это письмо Теодориху Второму.

Объяснение в любви капитана и её спасителя надолго выбили Рустициану из прежнего жизненного равновесия, но после долгих раздумий она, в конце концов, пришла к твёрдому убеждению уйти в монастырь, тем более что ей посоветовал это сделать и епископ Сальвиан.

Стараниями епископа и короля Теодориха монастырь открыли за год до приезда в Толосу из Карфагена Рустицианы, собственно, это стал первый арианский женский монастырь в Аквитании, и хитрая бестия Сальвиан предвидел немалую материальную выгоду, если бы Рустициана постриглась в монахини. Дочь свою король вестготов очень любит, рассуждал епископ, и тогда он ещё больше пожертвует на содержание монастыря. А в монастыре у Сальвиана имелись прямые интересы — настоятельница мать игуменья Олимпиадора является возлюбленной епископа.

Смущало Рустициану, что монастырь арианский, но епископ и игуменья пошли даже на то, чтобы для дочери короля установить особую службу, для чего будет приспособлена малая церковь. Рустициана тогда и согласилась, так как сразу замыслила обратить в истинную веру других инокинь, заблудших, по её мнению, в ереси. Рустициана как бы сразу увидела своё высокое предназначение: она в монастыре не просто станет проводить свои однообразные дни до своей кончины, а заниматься великом делом — делом спасения душ...

Окончательно утвердившись в своём решении, она в то же время пожалела страдающего от любви к ней Анцала: встречи, которые случались с ним после того памятного дня, убедили её в искренности его чувства.

И ещё она решила, что за любовь к ней и за её спасение она должна наварха отблагодарить как женщина, ибо как женщина после его признания стала испытывать к нему огромное влечение.

По ночам она просыпалась от того, что видела сны, как он жадно целует её, как обнимает её прекрасное тело, как нежно ласкает её с головы до кончиков пальцев, как доводит её до исступления, и Рустициана уже знала, что если наяву она не удовлетворит с ним свою страсть, то такие сны будут и впредь приходить к ней по ночам...

Она честно призналась в том Анцалу; он опечалился тем, что она уходит в монастырь, но и обрадовался её желанию отдаться ему.

В один из дней Рустициана навестила отца. После получения письма от римской императрицы он как-то сразу приободрился — никак не ожидал такого поворота событий. Казалось, после того, как он нанёс поражение Литорию и захватил его в плен, Рим должен объявить короля вестготов своим кровным врагом, а тут поступило предложение обратного свойства — стать союзником в борьбе против гуннов.

Теодорих, может быть, до конца бы и не доверился Плацидии, как не доверился он Аттиле, если бы на него не произвёл впечатление полководец Аэций, приехавший самолично на переговоры о выдаче из плена Литория. Уже тогда Теодорих решил, что лучше он будет в дальнейшем иметь дела с римлянами.

Король вестготов помнил хорошо рассказы о легендарном короле Германарихе, воевавшем против гуннов и окончившем жизнь на острие своего меча, и его прямом потомке Винитаре, погибшем от стрелы Ругиласа, родного дяди Аттилы.

К тому же, давая согласие Плацидии и Аэцию в совместной борьбе против Аттилы, Теодорих исходил из древней, как мир, поговорки: «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты...», которую можно перефразировать иначе: «Скажи, кто твой враг, и я скажу, кто является тебе другом...»

«А если у Рима кроме гуннов есть ещё кровный враг король вандалов Гензерих, то, значит, Рим — друг мне, так как с Гензерихом у меня особые счёты...» — думал король вестготов.

Рустициана вошла к отцу и объявила о своём окончательном решении стать монахиней.