Шрифт:
Джамна, засмотревшись на бой, ослабила вожжи, расслабилась и сама, — лошади, вконец испуганные страшным криком, дёрнули вбок: рабыня слетела с козел, а животные как сумасшедшие рванули повозку, в которой сидела ни жива ни мертва Гонория, и вынеслись наверх, на край лощины. Далее, гремя колёсами, повозка скрылась.
Джамна, преодолевая боль в руке, встала и побежала; миновав кустарники, она нашла только одну, запутанную в привязных к дышлу ремнях лошадь, другая, порвав их, убежала. Джамна бросилась к повозке, которая лежала чуть на боку, уткнувшись передком в землю, так как колесо сломалось, натолкнувшись на дерево. Слава Богу, Гонория не ушиблась!
Джамна помогла ей выбраться наружу, потом успокоила подрагивающую боками лошадь, велела госпоже подождать здесь и снова спустилась в лощину.
Там она нашла лежащих без движения Радогаста и разбойника. Ант дышал, но на груди у него зияла рана. Из неё лилась кровь, а верзила оказался мёртв. Видимо, в последнем усилии они одновременно сильно ударили друг друга: ант убил противника, а тот его тяжело ранил...
Джамна, как сумела, перевязала раба, чтобы остановить кровь; тот находился в бессознательном состоянии. Девушка поднялась, стёрла со лба пот, оглянулась, оценив обстановку: наверху рядом с поломанной повозкой и одной оставшейся лошадью находится до смерти напуганная и неспособная к действиям госпожа, а на дне лощины лежит тяжелораненый ант... Но ей-то, здравомыслящей, надо что-то предпринимать! Джамна попробовала Радогаста потащить: она взяла за локти, но удалось лишь сдвинуть его с места... Положила снова на землю и вернулась к госпоже. Та, уткнув голову в руки, сидела на траве, ко всему безучастная; единственное, что оставалось рабыне, выйти на дорогу и попросить помощи.
Вскоре на дороге показался странный фургон с огромным чёрным верхом; сбоку бежал такой же чёрный, как верх фургона, привязанный верёвкой козёл; правил лошадьми старик с большой, тоже чёрной бородой. Увидев на обочине дороги чем-то встревоженную чернокожую девушку, остановил фургон. Из него тут же высунулась женщина, и показались два мужских лица.
— Что случилось, отец? — спросила женщина.
— Сейчас узнаю, — ответил старик.
Джамна, сбиваясь, со второго на третье, как могла, объяснила, что произошло, и старик в знак сочувствия покачал головой.
— Взбирайся ко мне, — сказал он Джамне. — Показывай, куда сворачивать...
Двое мужчин из фургона (а это были сын и зять старика) принесли со дна лощины так и не пришедшего в себя Радогаста, выпутали из ремней лошадь, привязали её, как и козла, к фургону, внутрь положили раненого, и старикова дочь, достав с полки какие-то мази, занялась им.
— Она у нас умелица! Сын и зять на потеху площадной публике, изображая гладиаторские бои, иной раз наносят себе серьёзные раны, и она их врачует вмиг. Думаю, дочь, помолясь Афродите, и вашего человека вылечит... Мы бродячие актёры. А вы куда ехали?
— В Рим.
— Ездили в Анкону на поклонение Изиде? — расспрашивал старик.
— Да, — соврала Джамна, так как вела разговор только она — молодая Августа никак ещё не могла оправиться от пережитого. Старик, усмехнувшись, указал на Гонорию: — Пусть твоя госпожа в фургон залезает... А ты, бойкая, садись рядом, всё мне веселее будет...
«Госпожа слышала, что я сказала... Значит, и она, если что, станет говорить, что мы ездили в Анкону поклониться Изиде...» — подумала Джамна и попросила сына старика перенести из повозки вещи. Затем опять легко вспорхнула на козлы, усаживаясь рядом со стариком. Вскоре фургон тронулся. Он, как и их оставленная на краю лощины повозка, тоже наглухо закрыт сзади; сейчас спереди полог был откинут, и Джамна, иногда оглядываясь, видела, как дочь старика возилась с раной Радогаста, а ей помогал муж. Сын старика что-то говорил Гонории, начинавшей, кажется, приходить в себя.
Джамна стала приглядываться к старику. «Для римлянина слишком он череп... Неужели раб, если судить по бороде и по тому, что не носит тоги?! [38] Тогда и дети его тоже рабы...» Пригрело солнце, и старик снял головной убор, похожий на колпак.
И тут Джамна улыбнулась — у старика была наголо обрита голова.
«Значит, он стоик, киник, философ [39] ... Как Диоген».
Старый мудрец всё понял:
— Думала, что я раб, моя милая...
38
Рабы в древнем Риме не имели права брить щеки и бороду и носить тогу — одежду свободного гражданина.
39
Стоики, киники — философы, превозносящие простоту нравов, преимущество радостей бедняка перед пресыщенностью богачей, призывающие искать счастья не в материальных благах, а внутри себя Поэтому стоиков, вроде римского Сенеки, называли «дядями христианства».
— Борода, вместо тоги — лацерна [40] .
— Да, ты права. Но был рабом, и вот уже тридцать лет, как мне сделали поворот [41] ... Так что дети мои родились свободными. Хотя все люди рабы, один мудрец свободен [42] ... Но дети мои стали жалкими потешниками, как и их мать, которая умерла. А я им вместо возницы, но, если надо, могу сплясать Циклопа [43] ...
Джамна почувствовала, что кто-то тронул её рукой за плечо. Потом рука соскользнула вниз, легла на полуобнажённую правую грудь, рабыня дико вскрикнула, так как увидела, что рука вся густо заросла шерстью...
40
Л а ц е р н а — мужской плащ.
41
При отпущении раба на волю хозяин являлся с ним к претору (управляющему) и, объявляя раба свободным, поворачивал его, а претор касался его прутом. Потом хозяин произносил: «Сегодня мой раб первое бритье будет праздновать».
42
Стоический парадокс, выраженный в этих словах.
43
Сплясать Циклопа — изобразить смешной пляской любовь одноглазого Полифема к нимфе Галатее.
— А ну, негодница, прыгай обратно в фургон! — приказал старик вылезшей оттуда обезьяне. — Не пугайся, моя милая, — обратился к девушке. — Это наша обезьяна по имени Галла Плацидия... Вместе с козлом она представляет номер: «Императрица Плацидия верхом на своём очередном любовнике». Публика умирает с хохоту и бросает им дешёвые плоды.
Джамна громко рассмеялась, засмеялась и Гонория... Старик недоумённо пожал плечами: «С чего это женщины, не видевшие этот номер, вдруг развеселились?..»