Шрифт:
— А ведь моих ларов в Равенне приказали выкинуть из дома... И подумать только, кто приказал!.. Ничтожный евнух, бывший александрийский раб... Антоний. Зверь с пустой мошонкой, злой гений, ибо сумел взять Плацидию обеими руками и крутит ею, как хочет... Мне он сказал, чтобы я поклонялся Единому Богу... Во дворце, друг мой Клавдий, все подражают Плацидии, все до одного поменяли веру, которую она восприняла от варвара-мужа... Называются христианами, а ведут себя хуже всяких скотов... Я не хотел говорить тебе, но сейчас... И Себрий Тулл, друг наш, тоже примеривается к новой религии, в последнее время всё меньше и меньше стал доверять ему... Охлаждение моё он почувствовал. Меня и это, кроме судьбы наших сыновей, тоже волнует... Пойдём перед ларом-спасителем затеплим огонёк и помолимся за твоею Евгения и моею Рутилия...
— Помилуй, Кальвисий, они же христиане...
— Не забывай, что они ариане... А ариане такие же христиане, как мы с тобой — племенные жеребцы... — грубовато, чтобы скрыть своё душевное волнение, сказал Кальвисий.
— Я ещё не жалуюсь, мой драгоценный друг... Служанка очень даже мой довольна.
— Не обольщайся. После того как заснёшь, не спускается ли она на половину рабов-массажистов?.. Проверь... Ладно, ладно, я пошутил, — увидев нахмуренное чело друга, проговорил Кальвисий и положил примирительно ему на плечо руку. — Идём на крышу, полюбуемся звёздным небом.
Далее Кальвисий, усаживаясь на скамейку, продолжал говорить:
— Не знаю, правда ли, что христианский Бог живёт на небе, а наши присутствуют везде... Дыханием своим они согревают окружающий нас мир, пробуждают к жизни на небе звёзды, что мигают нам лучами, заставляют играть красками утренние и вечерние зори, по велению богов восходит солнце и наступает ночь... Если захочет Венера, то пошлёт нам красоту и любовь. А грозный Юпитер спалит души дотла и превратит в пепел наши дома... При дворе все говорят о Едином Вездесущем Боге... Да разве может он один управиться со всем?.. Нет и ещё раз — нет! Лары я сохранил, но прячу всякий раз, когда кто-нибудь, кому я не доверяю, заходит ко мне из дворца...
— Слушай, Кальвисий, перебирайся сюда, в этот разграбленный Рим, но здесь пока оживём мы по законам свободы...
— Я думал об этом, Клавдий, подумаю ещё раз.
Кальвисий подошёл к бортику крыши, взглянул влево от себя и узрил в отблесках полыхающих факелов знаменитую колонну Траяна. Она высоко вознеслась [51] и словно вонзилась в звёздное небо, омытая его холодным царственным светом. Она стояла как символ победы человеческого духа...
— Клавдий, я вчера стоял у этой колонны и изучал на ней изображения. Ведь что интересно, скульптор-художник высек по спирали не отдельные эпизоды войны, а целую войну... На четырёхстах квадратных локтях мрамора... Это же грандиозная была идея — дать зрительное представление о всей войне, и эта идея не имеет себе равных по масштабам и воплощению... Египетские фараоны также стремились запечатлеть свои победы, но там лишь часть её, а тут она вся — от перехода наших войск через Истр [52] по мосту из кораблей до самоубийства царя даков Децебала [53] . И с какой точностью воспроизведено наше оружие и оружие противника! Больше того, художник стремился передать далее чувства людей...
51
Высота колонны Траяна вместе с цоколем 39 м 38 см. Сооружена в 113 г. no Р.Х.
52
И с т р — так называли греки и римляне нижнее течение Дуная. Верхняя же часть реки, по обоим берегам которой в первой половине V века уже проживали германские и славянские племена, именовалась Данубием, но чаще всего Дунаем.
53
Д е ц е б а л — царь даков, народа, занимавшего земли современной Румынии, упорный противник Рима.
Вот вначале изображён поднимающийся из волн, полуобнажённый старик. Он смотрит вослед легионерам. Это божество реки Истр. В глазах божества тревога и ожидание. Оно ещё не знает, чем кончится эта война...
А в заключительной сцене рельефа рядом с упавшим с коня Децебалом художник изобразил дерево — символ дикой, заросшей лесами Дакии, которую так страстно и самозабвенно защищали царь и его народ...
И я подумал тогда, что в этой войне не было побеждённых... Римляне во главе с императором Траяном захватили территорию даков, но не взяли в плен их души...
Может быть, в этом и есть назначение колонны Траяна — воспеть гимн не императору, а стоическому человеческому духу.
— Друг мой Кальвисий, ты, наверное, прав... Хотя стоиков в наше время всё меньше и меньше, их сейчас можно скорее встретить среди простого народа, нежели, как раньше, среди учёных...
— Тише, тише! — поднял кверху руку Клавдий. — Кажется, к дому подъехала повозка... А ну, посмотри ещё раз с бортика.
— Точно, остановился цирковой фургон. Вижу привязанного к нему козла... Какой-то бородатый старик в колпаке помогает выбираться двум женщинам; следом за ними тихо спускается на мостовую юноша с мешком за плечами... Вот они прощаются с бородатым человеком — тот садится и трогает лошадей...
И тут до слуха Клавдия явственно донеслось:
— Кажется, этот дом, Джамна... Мне хорошо обрисовал его Евгений, и детали сходятся...
«Евгений!.. Да это же мой сын! И почему каким-то цирковым бродяжкам он говорил о нашем доме?» — разом промелькнуло в голове бывшего сенатора.
Кальвисий и Клавдий поспешили вниз, так как уже стучали медным кольцом в наружную дверь атриума.
У евнуха Антония как корникулярия императрицы все нити розыска её дочери были сосредоточены в его руках: это он рассылал во все концы тайных секретарей, но до сих пор от них приходили весьма неопределённые и неутешительные вести — Гонория как в воду канула...
Но особенно вызывало в нём глухое раздражение, порой переходящее в яростный гнев, поведение чернокожей рабыни. Он мог понять, что Джамна по приказу госпожи последовала за нею, но ведь должна же она была по старой дружбе как-то предупредить его... «Чёрная стерва!.. Обугленная головешка!» — ругал её про себя.
Антоний, хотя и ведал — никакая она не чёрная головешка: кожа у неё финикового цвета, гладкая и приятная на ощупь, — помнил, но ругал стервой. И по-своему был прав, ибо она обещала ему обо всём, что касаемо Гонории, докладывать.