— Но я же болен, Юрий Алексеевич, — со слезами взмолился царевич. — Ну пожалейте вы меня, за ради Христа. Я по горнице ходить не могу.

— И не надо ходить, Фёдор. Мы тебя на руках унесём. Не упрямься.

Заметив колебание царевича, Долгорукий кивнул спутникам:

— Ну, чего стоите? Берите государя, да осторожней.

Сам князь и рад бы подставить своё плечо, да уж стар, себя б хоть донести. Охотников нести Фёдора и так довольно сыскалось. Окромя Хитрово да Хованского-Тараруя тут же и дядя царевича объявился — Милославский Иван Михайлович [11] , князья Куракин Фёдор и Волынский Василий.

Волынский прибежал последним, когда понял, чей перевес будет, хотя полчаса тому обещался Матвееву за Петра кричать. И то, пока шёл разговор, он в дверях стоял на всякий случай, а ну Фёдор откажется и настоит на своём, тогда б он успел назад в Думу добежать и за Петра провопить.

Милославский с Куракиным одного роста оказались, им и взгромоздили на плечи царевича, Хитрово с Тараруем ноги царевича держали, им как раз по ноге досталось. Ну а Волынскому выпало впереди бежать по переходам и путь очищать:

— Дорогу, дорогу, государь идёт.

Сына дворецкого Ивана Хитрово князь Долгорукий вперёд послал:

— Беги, скажи Матвееву, чтоб уводил Петра. Не ронял бы царскую фамилию.

Однако беспокоился князь напрасно. Матвеев, узнав, что государь отказал царство старшему, сам увёл Петра из Думы, передал царице, шепнул обнадёживающе:

— Не горюй, Наташа, сие ненадолго. Помяни моё слово, скоро, очень скоро Пётр на троне будет.

Менее всего огорчился сам виновник, царевич Пётр, что там ему скипетр да держава, когда его в спальне настоящая сабля дожидается.

А меж тем бедного Фёдора Алексеевича внесли в Думу, усадили на трон. Слёзы катились по щекам четырнадцатилетнего отрока и от боли и от горя, свалившегося на его хрупкие плечи. Он плакал об отце, а другие словно забыли о случившемся. Им важно было публично провозгласить его царём, хотя, видит Бог, он не рвался на трон. Несколько раз он пытался сказать: «Отнесите меня к отцу». Но его словно и не слышали или не хотели слышать. Князь Долгорукий нашёптывал ему:

— Ты — царь, Фёдор. Слышишь — царь. Надо утвердиться. Потерпи. Успеешь с батюшкой попрощаться.

Боярин Стрешнев Родион Матвеевич сунулся к Долгорукому с советом:

— Надо бы скипетр, князь, и державу.

— Ты что, сдурел, Родион, он же не удержит.

— Но всё одно неладно это, — не сдавался Стрешнев, — царём объявлять, и без державы.

Сошлись на том, что скипетр и державу будут держать Стрешнев с Милославским, как родственники царя, а руки Фёдора будут лишь касаться этих атрибутов. Принесли и шапку Мономаха, но её Фёдор сам решительно оттолкнул, даже примерять не стал. Оно и без примерки видно было, что велика она для мальчика, утонет он в ней.

— Шапка ему в плечах тесна станет, — угрюмо съязвил стольник Матвей Васильевич Апраксин, сидевший неподалёку от трона и видевший слёзы царевича и посему сочувствующий отроку. — Ослобонили б дитё, аспиды. Ведь эдак они его вслед за отцом отравят.

— Эт верно, — согласился казначей Лихачёв, сидевший рядом. — Дали б хоть на ноги подняться ребёнку.

Гудела Дума, заполнявшаяся боярами, ждали возглашения царёвой воли, вздыхали по усопшему, жалели вступающего в нелёгкую упряжь царскую. А по щекам Фёдора катились крупные, с горошину слёзы, и никто не смел осудить его, все понимали состояние отрока. Лишь князь Долгорукий не мог с этим смириться. Сипел над ухом царевича:

— Вытри слёзы, Фёдор. Стыдись.

После похорон великого государя Алексея Михайловича собрались родные его в верхней горнице погоревать вместе, поплакать, ну и посоветоваться, как дальше жить.

— А где ж Наталья Кирилловна с крестником? — хватился Фёдор Алексеевич. — Позовите кто-нибудь.

Но отчего-то никто не шевельнулся, а Софья Алексеевна сказала:

— Обойдёмся без мачехи.

— А и верно, — поддержал её Иван Михайлович Милославский. — С какими глазами ей являться после той ночи с беззаконным притязанием на престол.

— Да уж что и говорить, — отозвалась Татьяна Михайловна. — Такая молодая, да ранняя. Не ожидала я от Наташки такой прыти, не ожидала.

Неожиданно захихикал сидевший у окна царевич Иван, все оборотились к нему: с чего это он? А он смеялся, не замечая, что привлёк общее внимание.

— Ваня, что с тобой? — спросила тётка Анна Михайловна, сидевшая рядом.