Первым отозвался генерал Прищепа. Мы знаем только то, что доносит до нас радио и стерео - непрерывные отступления профессиональных и добровольных соединений, а также измена патинов… Но каков истинный размер неудач? Сколь гибельны реальные наши потери? Нельзя ли полней осветить этот вопрос?

Мордасов «освещал вопрос» с такой охотой, словно живописал грандиозные успехи, а не трагические провалы:

–  Вы правы, генерал, вы абсолютно правы: неудачи, неудачи и снова неудачи! На Западном фронте удалось стабилизировать оборону лишь с помощью самого противника, не сумевшего использовать собственный успех. Вы знаете нашего уважаемого командующего Западным фронтом. Великую ложь произнесет тот, кто припишет маршалу военные дарования. В командиры полка его еще так-сяк, но командовать фронтом! К сожалению, наш великий лидер, ваш дядя, - он неодобрительно поклонился Пеано, неодобрительность, мы поняли, относилась не к тому, что у майора Пеано такой знаменитый и влиятельный дядя, а только к тому, что у знаменитого и влиятельного дяди такой незначительный и невыдающийся племянник, - ваш дядя, повторяю, чрезмерно доверяет маршалу - печально, конечно, но не нам осуждать непонятные привязанности великих людей, мы на проницательное понимание их поступков никем не уполномочены. Так вот, наши потери пленными на Западном фронте составляют двести тысяч человек.

–  Двести тысяч?
– ужаснулись мы все разом.

–  Двести!
– с воодушевлением повторил Мордасов.
– Всех усилий теперь только и хватает, чтобы хоть временно сохранять стабильность фронта!

–  Временно?
– переспросил Гамов.
– Вы, кажется, предвещаете нам поражение, генерал Мордасов?

–  Не генерал, нет, только государственный советник, - быстро откликнулся Мордасов.
– А раз не военный, то не вправе высказывать категорические суждения о стратегии. Поймите меня правильно… Если бы не ваши великолепные боевые успехи… Они как маяк в ночи, как звездочка из густых туч… Десяток бы таких частей, как ваша дивизия, таких командиров… У кого бы тогда могла прозвучать пессимистическая нотка, кто бы тогда осмелился?

Мы молчали, подавленные. Что могли значить наши крохотные удачи перед трагедией на фронте? Снова заговорил Гамов:

–  Ну, хорошо - хорошего на фронте нет. А в тылу? Настроение народа?

Мордасов живописал тыловые трудности с тем же бодрым красноречием, как и военные неудачи.

–  Нелегко в тылу, вот точная формула. А конкретно две вещи. Первая - снабжение. Все забрали в резерв, армейские склады пока полны. Союзники тоже требуют - то дай, другое, а ведь без этого не поддержат. А кортезы перехватывают циклоны, их метеогенераторные станции куда мощней наших… Хлеба пожгло, овощи не уродились. Настроение - соответствующее. Да ведь трудность не только в снабжении. В конце концов - война, все подтягиваем животы. Внутренний враг оживился!

–  Измена? Восстания?

–  Не измена, нет. И о восстаниях не слышал. Хулиганство! Бандитизм! Все границы перешли… Молодежь дезертирует. Прячутся, заработков нет - сколачиваются в шайки, достают оружие. Даже поезда, если с продовольствием, без сильной охраны на линии не выпускаем. Ночью в Адане в одиночку на улицу выйти - самоубийство! Разденут, изобьют, а сопротивляешься - прикончат.

–  Что же смотрит полиция?
– вдруг закричал Гонсалес.
– Хватать и расстреливать подлецов!

–  Хватаем и расстреливаем. А толку? Одного расстреляем, двое добавляются. Пока нет победы на фронте, бандитизма не одолеть.

–  А победа на фронте не светит, судя по вашим словам, - хмуро сказал Гамов.
– Теперь вопрос: зачем вы прилетели к нам?

–  Как зачем? Передать, что командование восхищено вашими военными удачами, услышать ваш ответ.

–  Восхищение вы уже передали. Наш ответ естествен: благодарны за добрые слова. Но для хороших слов хватило бы и радио, а послали водолет. Итак, ваше особое задание, Мордасов?

Мордасов, по всему, не ожидал, что Гамов так властно и открыто потребует расшифровки визита. Он еще колебался, без обиняков ли изложить суть дела или идти к ней извилистой тропкой. Строгий взгляд Гамова пресекал все боковые ходы.

–  Видите ли, друзья… Буду откровенен, мой девиз - только правда. В общем, восхищенное вами командование кое в чем и не согласно… Не все ваши поступки находят одобрение.

–  Не мямлите, Мордасов! Прямо и точно - чего вам надо? Забрать деньги, которые мы еще не успели раздать?

–  Да, в общем, это… Но не только остаток… Командование недовольно, что разбазаривали государственную казну. Приказано изъять у солдат все, что им незаконно выдано.

Гамов недобро улыбнулся.

–  Вы уверены, что можно отобрать у солдат их награды? Подскажите, как это сделать?

–  Вам видней. Не имею права вмешиваться в ваше командование, Гамов, хотя замечу в скобках, что вы еще не утверждены в должности командира корпуса и ваши приказы… ну, не совсем законны, чтобы вас не обижать. Но если вы вернете незаконные награды… Короче, можете тогда рассчитывать…

Гамовым овладевал один из тех приступов ярости, с которыми он временами не мог справиться. Он подошел к Мордасову вплотную, вперил в него бешеные глаза. Я испугался, что Гамов влепит эмиссару пощечину, но от пощечины Гамов удержался.

–  Ты, пивная бочка на склеротических ногах!
– прошипел он.
– Печалился, что всем приходится затягивать потуже пояса, а твой живот не ужмет даже стальной обруч. Да ты разбойник хуже тех, что бесчинствуют на ночных улицах!

Мордасов выкарабкался из кресла и отскочил в сторону. Он был возмущен и испуган - уж не знаю, чего было больше.