– Первый раз вижу такого впечатлительного осла.

– Особенный он!

Ну сейчас начнет рассказывать про сон, в котором она видела человека с осликом. Это я всё уже слышал, мне бы продолжение узнать.

– Ты хочешь сказать, он мессия? – Иов с улыбкой посмотрел на меня.

– Нет! Но для него берегу.

Гадоль замолчал, переваривая услышанное.

– Кажется, я понял, – Иов, взмахнув руками, крикнул: «Ликуй от радости, дщерь Сиона78, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной79».

Он-то понял, а вот я не очень. Попросил бы пояснить – да как?..

Женщина остановилась и, вытерев тыльной стороной ладони пот, сказала:

– Эти слова я слышу каждый день.

– От кого? Скажи мне – и я принесу ему в жертву двух козлов.

– От моего мужа, Симона-горшечника, – хозяйка перекинула с плеча на плечо суму и пошла, не оглядываясь.

Иов постоял, думая о чем-то своем, махнул рукой и пошел, поспешая, чтобы нагнать Сару и поговорить с ней об осле, Симоне и Мессии, которого ждали все иудеи от Газы80 до Кесарии Филипповой81. Я тоже не отставал – в надежде, что они проговорятся и пояснят сказанное: про царя и осла.

Так и дошли до дома: я с надеждою, они с верою, а Атнат с материнской любовью. Когда показалась милая моему сердцу пальма, я пропустил вперед Иова, прячась за его спиной.

Храмовников во дворе не было, и я перевел дух.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.

Евангелие от Матфея, 23:27–28

Послеполуденная молитва давно закончилась, «Амида» была прочитана и строка из псалма сказана, но он не снимал талес, только всё ниже и ниже склонял голову. Потрескавшиеся, обветренные губы, смазанные оливковым маслом, шептали: «За что, Господи, ты подвергаешь народ свой испытаниям? За что посылаешь нам пророка, которого мы не желали? Сделай как было во времена отцов наших, – на минуту он запнулся, но тут же подхватил на более высокой ноте. – Ничтожными сделай знамения лжепророков, обнаружь безумие волшебников, мудрецов прогони назад и знания их сделай глупостью. Не погнушайся словами моими, пошли мне знамение, что услышан голос мой. Прости меня, Господи, что потревожил тебя просьбой своей».

Он не считал, что сильно согрешил, выдав слова, сказанные Господом пророку Исаие, за свои. Текст был другой82, но, как считал Иосиф, прозванный за свое смирение Каиафой, и один светильник освещает дом. Этим светильником он считал себя, домом – Израиль, а своим долгом – упросить Господа избавить Иудею от пророка. «В других краях, – Иосиф дернул плечом, – пусть учит, а Иудею я ему не отдам». Вспомнил первую главу из той же книги и поморщился: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы83». Ему не нравилось сказанное, и, перескочив через три стиха, Каиафа зашептал: «И обращу на тебя руку Мою, и, как в щелочи, очищу с тебя примесь, и отделю от тебя всё свинцовое; и опять буду поставлять тебе судей, как прежде, и советников, как вначале; тогда будут говорить о тебе: «город правды, столица верная84».

Первосвященник поднял голову, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов. Он стоял в полумраке горницы – спиной к двери, лицом к узкому стрельчатому окну, выходящему на восток. Ставни были прикрыты, спасая от зноя и посторонних глаз. Человек опустил веки, представляя длинный темный коридор, череду светильников, освещавших только ниши, в которых они стояли, и того, кто, ступая босыми ногами, тихо шел по хорошо подогнанным кедровым полам, выкрашенным темно-красной охрой.

Пора было заканчивать молитву, и черная, словно вороное крыло, борода вновь коснулась эфода, который он не снимет до самой Пасхи. Воздев руки, Иосиф прошептал: «Благословен Ты, Господи, внимающий молитве».

Шаги замерли возле двери – и тут же дробь пальцев пробежала по косяку, прося впустить стучавшего. Каиафа знал: так обычно стучит Малх85 – его верный раб и секретарь, которому он доверял тайные дела. Малх был его ушами и глазами в Иерусалиме. Человеком, который знал всё и про всех.

– Войди, – первосвященник порядком устал, и голос был тихим.

Каиафа повернулся к двери, придерживая талес. Кисти, пришитые по углам накидки, качнулись в такт движению головы. Две кисти спереди и две сзади, олицетворяли собой двух свидетелей, оберегающих человека от греха. Кроме них, в каждом углу было завязано по пять узлов – как напоминание о пяти книгах Торы. Кисти были собраны из восьми шерстяных нитей, не давая забыть о том, что сказал Господь Моисею. «…и будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Господни, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству, чтобы вы помнили и исполняли все заповеди Мои и были святы пред Богом вашим86».

Заповеди?!

Иосиф вспомнил: именно насчет них он и посылал верного Малха в Вифанию. Разузнать, что там говорил пророк, какие заповеди дал людям, и если хоть одна из них будет отличаться от Божьих… Первосвященник улыбнулся, представляя себе, что он сделает с богохульником… Этот Иисус ему порядком надоел: лезет везде, учит всех, обличает – и кого? Его, Каиафу, входящего в Святая Святых87! В этом году ему предстояло пятнадцатый раз войти в Храм на праздник Йом-Киппур для кторета – обряда воскурения. И он не позволит самозванцу нарушить установившуюся традицию. Слишком много он потратил сил и денег, прежде чем на него надели «восемь одежд88».