— Это я — подарок?

— Подарочек, — он улыбнулся и притянул к себе, обняв за плечи. Нежно поцеловал в висок. — Не обижайся, это только слова. Идем, — он повел ее дальше, не убирая руки с ее плеча. Она не возражала, а ему приятно. — Просто, понимаешь, на большие юбилеи у нас принято дарить подарки. Причем это подарки не только от родных и друзей, но и от вышестоящих начальников. Всех уровней, порой — до самых высоких. Ты, да и все, кто с тобой летели, ни в коей мере подарком быть не можете, это понятно, — поспешил сгладить он свои слова. — Просто раздав вас «в частные руки» государство бодро скинуло с себя ответственность за вашу дальнейшую судьбу и необходимость вас содержать. Как говорится, ничего личного… Но понимаешь, ребенок, не будь у меня в этом году юбилея, обо мне на этом «празднике жизни» никто бы не вспомнил. Я, по меркам моего народа, действительно крайне молод, положение у меня весьма незначительное. Богатыми и знатными родственниками похвастаться тоже не могу. Не повезло тебе с покровителем, — закончил с улыбкой.

— Неправда, мне повезло, — осмелев — то ли от алкоголя, то ли от того тепла, что дарили его прикосновения — она обвила его рукой за пояс и так и шла с ним в обнимку. Ну и пусть все вокруг на них смотрят. Ей было сейчас хорошо.

Дома он отправил ее спать и ушел к себе, плотно притворив за собой дверь. Подумал, что надо бы поставить замок на выход в коридор возле его спальни. Не все здесь для ее глаз.

Но это потом. Сейчас она спит, и он может, наконец, расслабиться.

Прилетела машина с едой. Он не чувствовал вкуса и все никак не мог насытиться. Словно все еще пил ту воду из ресторана. В очередной раз подумал, что пора уже начать заказывать себе еду первого сорта, он не так уж плохо зарабатывает. В очередной раз одернул себя, что это блажь, деньги нужны семье, да и на девочку сейчас придется потратить. Доходы увеличились немного, а вот расходы в ближайшие дни возрастут. Еда как еда. А он просто излишне устал.

Отправился спать, ведь в прошлую ночь не удалось. Потребовалось срочно лететь домой, а с утра ждали на совещании. Всего лишь люди, да. Но зачем их подводить? Он — их воплощенная мечта, он должен быть идеален.

Глаза уже закрывались. И тут по нервам ударил плачь.

Его ребенок рыдал и не мог остановиться. Он, конечно, пришел. Включил свет, позвал, попытался утешить. Она спала. Она спала, и плакала, и чего-то боялась. Кричала, заливаясь слезами. И не слышала его, и была не в силах проснуться.

— Мама, — стонала она сквозь слезы, метаясь в беспамятстве по огромной постели, — мама, мама, мамочка!.. Я не хочу! Я не хочу, я не хочу, нет!!!

Он обнял, спеленывая в одеяло, как в кокон, затянул к себе на колени, прижал к груди:

— Все хорошо, Анечка, я здесь, с тобой, все хорошо. Ничего страшного больше не случится, все прошло, моя хорошая, все уже прошло…

Она прильнула к нему, затихая. Он осторожно убрал с ее лица спутанные волосы, мокрые от слез и от пота, прижался к виску губами.

— Все хорошо, — шептал он как заклинание. — Все обязательно будет хорошо, я обещаю.

Так и не ушел, остался с ней до утра. Он пытался, но стоило ему ее отпустить, как девочку вновь настигали кошмары. В итоге он сдался, лег рядом, обнимая ее поверх одеяла.

И так и не смог сомкнуть глаз. Она была слишком близко — спящая, беспомощная, доверчиво прижимавшаяся к нему во сне. Ее запах сводил с ума, будоража, дразня, отнимая волю. Нет, сон не пришел, был лишь полубред нереализованного желания, полного образов испепеляющей страсти и безудержного наслаждения.

«Но она же не хочет, — твердил он себе. — Ей это не надо, она не хочет». У его народа это был единственный критерий. Их детям «можно» было всегда, в любом возрасте. Как только желание страсти пробуждалось — оно должно было быть реализовано. Ибо было оно острым, как жажда. Да, собственно, жаждой и было. Жаждой плоти.

У людей с этим было как-то сложнее. Даже у взрослых желания плоти были оплетены паутиной каких-то сложных табу. А уж пробудившееся прежде срока желание подростка и вовсе подавлялось и осуждалось. Связано это было не то с хрупкостью человеческого организма, не то с невозможностью контролировать появление потомства… Он никогда не вникал, человеческие дети жили для него в параллельной вселенной.

Но сейчас… Он наплевал бы на все их глупые и бессмысленные запреты, детей ей от него не рожать, а для секса ее тело вполне созрело… Тело, не разум. И он в сотый раз повторял «она не хочет» — единственный довод, заставлявший его оставаться неподвижным. Ведь детей, чье желание не пробудилось — не трогают.

А рот наполнялся вязкой слюной, и так болезненно ныли зубы…

Он покинул ее на рассвете, забывшуюся, наконец, глубоким сном и так и не узнавшую о его мучениях.

А он долго стоял в потоке воды, пытаясь взбодриться и сообразить, что же ему делать дальше. Наступающий день обещал быть долгим.

День второй

Несколько позже, наряженный в обтягивающую серебристую футболку с карикатурно-нелепым малиново-черным рисунком, с малиновой прядью, подколотой к волосам в районе левого виска и заправленной в хвост, и, конечно, в узких черных очках, он уверенно звонил в одну из квартир седьмого этажа.

— Кто там? — недовольный старушечий голос полон подозрений.

— Гости, — отвечает он беззаботно.

Дверь распахивается.