А потом они покупали, покупали, покупали. И, в отличие от мебели и бытовой техники, продукты, кастрюли, да и обои, им выдавали сразу, и потому приходилось по нескольку раз возвращаться домой, чтоб сгружать покупки.

А потом он кормил ее обедом в каком-то простеньком кафе, и все смотрел, когда она ела, и чуть улыбался. А ее обжигал его взгляд, и она смущалась, но, в то же время, ей не хотелось, чтоб он отворачивался. Хотелось, чтоб смотрел. Вот так — спокойно, чуть улыбаясь…

А он любовался. Это оказалось так странно — иметь свою девочку. Только свою, полностью, единолично. Она была живая и настоящая, со своими мыслями, чувствами, эмоциями. Со своими знаниями и представлениями о мире. Маленькая вселенная, затянутая в его орбиту. Еще не осознавшая его царем и богом всех своих помыслов, еще не променявшая все сокровища своей души на неутолимую жажду. Если и симпатизирующая ему, то лишь за то, что он сделал, а вовсе не за то, кем он был. Да и не знающая, в сущности, кто он…

«Надо бы объяснить» — в сотый раз за сегодняшний день думал он. — «Надо бы как-то осторожно ей это объяснить». Это та реальность, с которой она неизбежно столкнется, она здесь буквально разлита в воздухе. В названиях улиц и памятных мест, в книгах и фильмах, в будничных разговорах людей… Но стоило ему только представить, как стирается с ее лица улыбка, как развеивается прахом та, пусть не твердая еще, но все же уверенность в настоящем и будущем, которую ему удалось подарить ей за неполные эти сутки… И он вновь малодушно решал: потом. Ей надо привыкнуть, освоиться, научиться ему доверять…

И он вновь говорил лишь о том, что надо еще купить и сделать. И пытался соотнести мысленно запах того, что она ела, с ее собственным запахом, ауру мертвенной ее пищи с ее аурой — живой и сияюще-многоцветной. И все пытался решить заданную самому себе логическую задачу: можно ли из тех ощущений, что вызывала в нем человеческая пища, вычленить какой-то базовый комплекс, идеально сочетающийся с его девой, знание которого позволит ему безошибочно определять, что из еды ей понравится, а что нет.

Данных для анализа было критически мало, но сложность поставленной задачи позволяла отвлечься от других, куда более навязчивых и совершенно излишних сейчас, ощущений.

А потом он покупал ей одежду. И это оказалось кошмаром, потому что ей не хватало уверенности, ей требовался его совет, его критический взгляд, в конце концов, она просто не разбиралась, что у них считается нейтральным, а что — вызывающим. И самым ужасным было даже не то, что он вынужден был лицезреть ее в каждой новой одежке — будь то очередное платье, блузка или штанишки. Хуже всего, что он чувствовал — ей это нравится. Чувствовал, как чуть замирает ее сердечко, прежде чем она отчаянно дернет шторку, дабы предстать перед ним в очередном наряде, как под его взглядом быстрее бежит кровь по ее венам, как ее словно опаляет его мучительно сдерживаемым жаром… И, ощущая столь явственно ее отклик, он все сильнее терял связь с реальностью, с трудом преодолевая зубную боль и охотничьи инстинкты. Он уже почти ощущал себя ворвавшимся в ту кабинку, развернувшим ее лицом к стене, чтоб не видеть глаз… Нет, одежду срывать бы не стал, обнаженные люди теряли в его глазах часть своей человечности, а значит, и привлекательности, просто задрал бы… И с неким отрешенным удивлением понимал, что все еще просто стоит и смотрит…

Купили, в итоге, куда больше, чем изначально планировали и, лишь выйдя на свежий воздух, вспомнили, что нужна еще теплая кофта и куртка на случай непогоды.

В магазин белья он не стал даже заходить, вручив ей кошелек и оставшись ждать на улице. И она вздохнула с не меньшим облегчением, чем он, потому что мерить одежду под его взглядом, прожигающим даже сквозь черные очки, было столь волнительно, словно она не одевалась для него, а раздевалась. И это сейчас вспоминать об этом было мучительно стыдно, а тогда ей хотелось вновь и вновь ощущать волны его темного удовольствия, словно омывающие все ее естество, и тщательно маскируемые им самым нейтральным на свете выражением лица и вежливой полуулыбкой.

На белье бы она рядом с ним и взглянуть не решилась, не то, что примерить. А так хоть рассмотрела внимательно. Каких-то принципиальных отличий от привычного ей не нашла, корсеты и прочие комбинации под их длиннющие платья не предполагались. Вот разве что трусики были чуть более закрытые, а уж стринги в коллекции и вовсе не значились. Ну да под такими юбками безразмерными не все ли равно?

«А если снимать?..» — прокралась в сознание предательская мыслишка, и воображение тут же нарисовало в красках, как она медленно спускает с плеч платье, а он стоит и смотрит… просто смотрит, и глаза скрыты за темными очками, и улыбка такая… вежливая, а воздух плавится…

Она решительно тряхнула головой, отгоняя прочь порочные виденья, и, схватив несколько бюстгальтеров, отправилась мерить, потому как размеры здесь были вообще за гранью какой-то логики, все приходилось исключительно на глаз подбирать.

С обувью было проще. Аршез, слава богу, не рвался изображать принца, отыскавшего Золушку, и все больше смотрел в окно, пока она спокойно выбирала и мерила туфли и босоножки. Покупка всяких бытовых мелочей, вроде средства для мытья посуды, и вовсе

вернула им обоим состояние мирного дружеского сотрудничества. Аня вновь думала лишь об обустройстве своего нового дома, Аршез с самым серьезным и деловым видом подсказывал, что еще значится в их бесконечном списке самых необходимых покупок.

Разрушилось все внезапно, когда она стояла перед полкой со средствами личной гигиены, и понимала, что надо себе что-то взять, а он… даже если сейчас и отвернется, все равно будет потом за это платить… А он не только не отвернулся, но еще и невозмутимо уронил ей в корзинку пачку тампонов.

— Аршшшез! — покраснев до корней волос, едва ли не зашипела она. — Мы договаривались, что ты не вмешиваешься!..

— Там была одна оговорка, — осторожно начал он.

— У тебя вообще нет представления о личных границах?! — он возмутил ее настолько, что было уже не стыдно. — Ты уже и внутрь меня мысленно залез, да?!