Он замолчал на некоторое время, а потом спросил, глядя мне в глаза:

"Ты убивал когда-нибудь, Виталя?".

Я опешил от вопроса, и лишь секунд через пять спросил:

"Куры, гуси не в счет?".

"Понятное дело!".

Я перевел дыхание, и сказал:

"Однажды... я убил приблудную собаку. Случайно. Из пневматики. Хотел просто отпугнуть: стрельнул по жопе, чтоб во двор к нам не лезла, но попал в какой-то спинной нерв. Ее парализовало, пришлось потом добивать...".

"Понравилось?".

Я криво улыбнулся.

"Смеешься?! Мне до сих пор на душе тошно, как вспомню. Идиот долбаный!".
– Я передернул плечами, в очередной раз вспоминая свой идиотский поступок.

"Это хорошо, что не понравилось - некоторым нравится! Но куры, гуси, собаки - это все несерьезно. А я... Знаешь, сколько я ЛЮДЕЙ угробил?!
– Степаныч вздохнул.
– Самое страшное, что я и сам не знаю, СКОЛЬКО".

***

Как же не хотел он лететь в ту "загранкомандировку", как упирался в кабинете у командира части! Но вариантов было только два: либо ты летишь в Афган, либо ты уже никуда не летишь. Ибо сказано было замполитом полка: "Защита Родины за ее рубежами - священная обязанность каждого советского кадрового офицера! А кого это не устраивает, тем нужно было идти не в войска, а в народное хозяйство - разбрасывать химическое дерьмо над сельхозугодиями, что вполне еще не поздно обеспечить. Или, может, ты хочешь слесарем на завод?".

И вот он в Афгане. Аэродром под Герартом. И уже через две недели - первый боевой вылет. Тогда он впервые сбросил бомбы (не учебные муляжи - настоящие кассетные бомбы!) на "живую силу противника". Да, эти люди были врагами (согласно разведданным, караван талибов шел с оружием), но тогда, в его первый боевой вылет, они еще были для него людьми, ЖИВЫМИ людьми! Это потом, когда их эскадрилья потеряла первую машину вместе с экипажем (их обстреляли с гор, когда звено уже возвращалось с задания, превратив мятежный аул в груду пылающих развалин, и его другу, старшему лейтенанту Матюхину, "ПТУРСом" засадили в хвостовую балку), они стали для него настоящими врагами - "душманами". Но тогда, в тот первый раз... Он отчетливо помнил, как на обратном пути, включив "автопилот", дрожащими руками доставал из пачки и закуривал болгарскую "Стюардессу", как думал, что никогда к "этому" не привыкнет. Перед его глазами, как черно-белая фотография, все еще стояла картинка с последствиями их атаки (ох, не нужно было ему делать контрольный проход над полем "боя", но "ведущий" приказал - и куда денешься?!): повсюду застывшие тела людей и животных, разбросанные по песку, и только пылевые вихри от несущих винтов оживляли этот мертвый пейзаж, над которым поработали два железных "крокодила".

А потом были жилые аулы. Там тоже были враги. Злые душманы. Да, еще были женщины, дети, старики. Но... Когда ты приходишь с оружием в чужую страну, врагами для тебя становятся ВСЕ, всё ее население! А ее территория - полем боя. Ведь по статистике, на территории военных действий гражданских людей всегда гибнет больше, чем воюющих. И даже когда десятилетний мальчик берет в руки автомат, и мстит за убитого отца или брата, он все равно остается ребенком. Естественным образом, для воюющей армии он тоже враг, и также подлежит уничтожению. Но вот что интересно: в нашей священной войне с фашистами, таких мальчиков и девочек называли юными героями-партизанами,... но, если такие же дети стреляют в спины наших солдат, то никакие они, конечно, не герои, а просто маленькие, одураченные бандитами ублюдки. И ведь никому из нас было тогда невдомек, что в этот раз не к нам пришли с оружием, а это мы, с огнем и мечом, влезли в чужую страну, прикрывая геополитические интересы интернациональным долгом и разговорами о какой-то там братской помощи. Да какая же, в лоб вашу мать, это "братская помощь", когда мы пришли в их дом и стреляем в своих "братьев" из автомата? И вместо того, чтобы тушить возникший там пожар, заботливо поливаем огонь авиационным керосином и танковой солярой?

Есть в армии такое понятие - приказ. Оно священно, ибо ты давал присягу. Разумеется, существует другое понятие - преступный приказ, который можно не исполнять. Но поди докажи свою правду, даже если твоя армия принадлежит нормальной стране, а не такой вампирской, как издохший, не существующий ныне СССР! Но что они тогда знали, что понимали?! У тебя четкий приказ: уничтожить противника. И вот ты залезаешь в свой "летающий танк", запускаешь движки, взлетаешь... Все как всегда, все действия доведены до автоматизма. И даже когда нажимаешь на гашетку, и из-под коротких крыльев твоего "железного крокодила" вырываются струи смертоносного пламени НУРСов, твоя рука уже не дрожит. Потому что после нескольких месяцев боевой загранкомандировки ты уже не совсем человек, ты часть разрушительной машины, которая перемалывает все, что стоит против нее. И ты - РАБОТАЕШЬ. Как токарь на заводе выполняешь свою норму. Положено выточить десять деталей, ты выточил одиннадцать - молодец, возьми с полки пирожок! А после смены не забудь смахнуть со станка стружку.

Потом был отдых в Союзе. Слезы радости, домашний уют, мамины пирожки... По мирным улицам ходят мамочки с колясками, детишки веселятся... Троллейбусы идут по своим маршрутам, магазины работают, мужички у ларьков пивко потягивают. А в газетах и в телеящике: "...наша страна исполняет интернациональный долг, защищая дружественный народ Афганистана от моджахедов и их американских наемников. Бла-бла-бла...". Но людям вокруг всё по-фиг, их это не касается. Они едут на работу, в кино, спешат на встречи с любимыми... И только те мамки и папки, кого это коснулось непосредственно, плачут над цинковыми гробами...

Потом снова командировка в Афган. Мы упираемся: "Был же разговор только об одной командировке!". А нам в ответ все то же: "Не хотите служить - не надо! Новых пацанов из училища наберем - вон, отбоя нету, конкурс в летные училища семь человек на место!". Да, можно было уволиться, но что потом? Да и какой смысл себе судьбу ломать, если руки и так уже по локоть в крови?! Не один ли теперь черт! А потом научаешься давить своего внутреннего судью. В том числе, и с помощью водки. Замполит часто повторял: "Не боись, ребятки! Человек такая скотина, что ко всему привыкает!". И в этом он, собака, несомненно, был прав.

***

"Вот так я стал воином-рецидивистом, - горько пошутил Степаныч, продолжая рассказ.
– Понимаешь, я ведь никогда не видел вблизи, как "они" умирали. Я не стрелял в "них" из автомата, не резал ножом в рукопашном бою... Но я всегда ЗНАЛ, что это я "их" всех убил: это мой палец жал на гашетки, моя воля направляла боевую машину на живые цели...".

"Но ведь не по своей же воле ты там воевал!", - спорил я с ним.

"Это неважно. Я по собственной воле пошел в военное училище, я давал присягу, а это значит, что я должен был отчетливо представлять себе: если прикажут, я обязан буду убивать! И это должен знать каждый, кто идет на армейскую службу - хоть по доброй воле, хоть по призыву. Конечно, большинство военных, до самого своего ухода в запас, никогда не нажмут на спусковой крючок, имея в прицеле не фанерного, а живого врага. Но все они прекрасно понимают: если им прикажут, они БУДУТ убивать! Для этого и созданы все армии мира. Конечно, имеется в виду защита государства от внешнего врага, но... В училище нас учили стрелять по танкам и бронемашинам, а в жизни пришлось - по жилым домам...".