Он ухмыльнулся, достал сигареты.

"Хороший ты мужик, Виталик, но я не буду злоупотреблять твоей добротой и, уж ты меня прости, твоей глупостью".

"Степаныч, машину ты мою все равно не сможешь угнать. Да и не такой ты человек, чтобы...", - Я осекся. У меня слабо забрезжила мысль, что я, наверное, ни хрена не понимаю в людях. А может, я просто был пьян, и оттого благоглупостен. И он тут же подтвердил мои мысли следующими словами, показав, что гораздо лучше разбирается в тонкостях человеческой души:

"Машину твою я, конечно, не угоню - на кой она мне!
– Он медленно оглянулся по сторонам.
– Я смотрю, у тебя тут много инструмента всякого, "болгарка" вон висит в углу, дрель... Понимаешь, может, я ничего тут не возьму..., а может, и возьму! Я ведь уже не знаю, кто я такой, и какой я есть! Это я вот сейчас с тобой выпил, поговорил, повспоминал, и будто на время снова стал человеком. Но ведь я уже НЕ человек - я отброс! И не потому, что у меня нет жилья, работы, семьи и денег: во мне вот тут, - Степаныч ткнул себя пальцем в подложечную область груди, - что-то сломалось, и оно уже никогда не срастется. Говорю это не ради пьяных соплей и самоунижения, а ради уважения того немногого, что еще во мне человеческого осталось. Так что, не искушай, ради бога!".

Я стоял, пораженный. Мой захмелевший от пива мозг отказывался воспринимать одновременно два этих канала информации: то, что я видел перед собой (пьяного, грязного бомжа), и то, что я сейчас услышал (трезвую речь философа). И этот бомж лучше меня сформулировал то чувство, которое едва-едва шевельнулось в моем сознании. "Но почему, господи!
– подумал я.
– Почему ВСЁ У ТЕБЯ так устроено?! Почему я сейчас пойду домой, к своей семье, а он...".

"Да, - словно вторил моим мыслям бомж, - жизнь, конечно, говно! Но кто ж в том виноват?! Мы ли сами, иль обстоятельства? А может, виноваты наши мамки с папками, которые, не спрося, породили нас на свет божий? А, Виталь?".

"Черт его знает, Степаныч!", - искренне ответил я, отчетливо вдруг поняв, что совершенно ничем не могу ему помочь. И никто не может. И даже если у его бывшей жены неожиданно "съедет крыша", и она вдруг решится...

И тут он снова меня спросил:

"Ты веришь в судьбу, Виталя?".

На этот раз я ответил, потому что точно знал.

"Верю".

"А я уже не верю. Верил когда-то, еще до Афгана... А теперь я думаю, что свою судьбу каждый носит с собой, вот здесь!
– Он ткнул пальцем в свою седую голову.
– Она, сука, смотрит, как мы себя ведем, как поступаем, что думаем - и изменяется под нас. Она - наше прошлое, а не будущее!... Ладно, чой-то меня потянуло на философию - значит, наступила уже кондиция. Пойду я, а то и правда тут заночевать придется".

Слегка шатаясь, бомж Евгений Степанович вышел из гаража и канул в ночи.

Я тоже быстренько собрался, закрыл на три замка гараж, и нетвердой походкой пошел домой, к своей Люсеньке.

Выйдя из духоты сарая, нагретого за день солнцем, я окунулся в относительную прохладу июльской ночи. Было хорошо идти по пустынной, ночной улице. Я думал о Степаныче. И о себе. Я ведь не сказал ему, что тоже учился в летном училище, и тоже работал пилотом. Но только не военным, а гражданским. И к нам тоже в школе в 10-м классе приходил на урок НВП так называемый "покупатель", но только не из Сызраньского вертолетного, а из Борисоглебского авиационного училища летчиков. Но бог меня тогда уберег от опрометчивого шага, хотя я так же, как и Степаныч в свое время, загорелся от речей армейского агитатора. Я вспомнил рассуждения Степаныча о судьбе. Подумал: "А правда, что это было: судьба, или что-то внутри меня не позволило мне пойти по той дороге? И ведь я бы, по моим годам, точно загремел в Афган после окончания военного училища (я окончил бы его в 85-ом году, когда вовсю уже шла эта необъявленная война)! А еще, помню, отец дома сказал мне, когда я объявил о своем намерении стать военным: "Не будь дураком! Хочешь всю жизнь мотаться по гарнизонам? Без кола и двора. Тебе оно надо? Если уж так хочется летать - иди в гражданскую авиацию!". Я, разумеется, не согласился с ним тогда, но потом, когда подошло время подавать документы...

Черное небо над моей головой пьяно покачивалось, сияло и подмигивало мне двоившимися звездами. Казалось, они тоже смотрели на меня. Помню, как я подумал тогда идиотскую мысль:

"Главное, чтобы Я у них не задвоился. В экипаже хоть кто-то должен быть трезвым!".

***

Я ждал, что Степаныч когда-нибудь снова объявится у меня в гараже, но он так и не появился. У меня и по сей день висит у входа на гвоздике его забытая бейсболка, кстати, не сильно грязная: наверное, он накануне спер ее где-нибудь с бельевой веревки. А может, и на помойке нашел: сейчас туда много чего хорошего выбрасывают. В последние годы я заметил, что вполне приличные на вид люди, уже не стесняясь, заглядывают и копаются в мусорных баках. Впрочем, сердобольные хозяева старых шмоток (или просто вышедших из моды) все чаще вывешивают одежду рядом с баками - чистую и выглаженную. И их можно понять: как хорошую одежду можно выкинуть в мусорный бак? Рука не поднимется. Опять же, забота о ближнем. Ибо "от сумы и от тюрьмы..." - сами понимаете! Где живем то, граждане-товарищи-господа!?