.
– Ладно, я к деду пошел, прихорашивайся .

– Насть, не мельтеши и не дергайся, ты уменя обалденно красивая, никуда твой Леха не денется! Иди, смой свой боевой раскрас лучше, а то какая-то чужая девица вместо тебя получается.

Настя послушалась, смыла весь макияж, слегка подкрасила ресницы и нанесла блеск на губы:

– Минь, как?

Минька оценивающе осмотрел её и улыбнулся:

– Клёво!

Лешка повез их в небольшое уютное кафе в небольшом переулочке, где-то на Чистых прудах. Ненавязчивое обслуживание,негромкая музыка все располагало к отдыху. И был чудный вечер, зажавшаяся вначале Настька потихоньку начала приходить в себя.

Когда на небольшом возвышении появились три музыканта - гитара, скрипка и аккордеон, и полилась нежная мелодия, Лешка утащил Настюшку танцевать, и эти двое пропали для всего мира. Они не разговаривали, просто танцевали, не отводя друг от друга глаз, и не существовало больше ни кого... Настя как будто парила над землей в бережных объятиях Леши, и не надо было никаких слов - все за них говорили глаза...

И до Веруньки наконец-то дошло, что пропал их Лёшка, зная его как облупленного, она поняла, что их братик полностью покорен Настей.

– Ох, Минь, я так рада за Лешку, он для нас с сестричкой всегда был не только старший брат, много больше, и мама и папа, мы с опаской ждали, кого он выберет. Боялись, честно, что не дай Бог, обожжется, а сейчас мне прям прыгать хочется от радости. Он у нас такой... такой, деда вот его называет "мой невозможный внук", а мы любим до безумия.

Даже музыканты, видя что эта красивая пара явно влюбленные, старались играть негромкие плавные мелодии, а когда скрипач хрипло негромким голосом запел:'Я тебя никому не отдам', на площадке остались только Леха с Настей, танцующие друг для друга, не замечающие никого вокруг...

Мишук искренне порадовался за них, у него стало так тепло в душе - его Настька нашла своего Авера, это его Алюня ещё где-то в огромном мире ходит... И он с легкостью отпустил её с Лешкой погулять по вечерней Москве, зная, что сестричке ничего не грозит с таким надежным человеком. 'Надежный человек', не отпуская руки Насти-Настеньки-Асеньки, устроил ей чудный вечер. Сначала -прогулка на катерочке по Москва-реке, затем Воробьевы горы, потом, под утро, поехали в Коломенское...

Вот там Настя зависла - в едва намечавшемся рассвете постепенно, как на фотобумаге, проявляющиеся купола храмов вызывали даже не восторг, а что-то запредельное. Она смотрела на эту красоту, замерев, казалось - не дыша и прижав руки к груди. А Лёха любовался этой чистой девочкой, Асенькой, мысленно он по-другому её уже и не называл.

– Настюш, я тебя уморил наверное, солнышко уже проснулось, а ты ещё и не спала!

– Что ты, Лёша?
– очнулась Настька.
– Я не подберу слов, это чудо-чудное, увидеть такой рассвет и в таком месте!! Спасибище тебе огромное!!

Присели на лавочку, Настюша со смехом и большой любовью рассказывала про своих Аверов, упомянула всех мамкиных и папкиных друзей, а Лёшка незаметно для себя тоже разговорился. Он шутливо рассказывал про сестриц, про деда, про Каменку.

Обычно все, слушавшие его, смеялись, и никто не замечал едва заметной горечи, скользившей в его словах. Вот и сейчас он, посмеиваясь, рассказывал уже про Макса и Аришку и вдруг заметил, что его девочка дрожит.

– Настя, ты замерзла, вот я дурак, - он торопливо поднялся, - заморозил тебя своими баснями. Что?
– он вгляделся в её опущенные плечи и закрытое руками лицо, - я тебя чем-то обидел?

Она помотала головой, не поднимая её:

– Нннет!

Он присел на корточки возле неё, осторожно развел её руки и онемел: его девочка плакала.
– Что? Настенька, что случилось?
– Он резко поднялся и привлек её к себе.
– Что я плохого сделал?

– Нет, нет, все хорошо, - сквозь слезы проговорила она, - я, просто, дура набитая. Рассказываю тебе про родителей. Про всё... а ты... А ты...
– она судорожно всхлипнула и, подняв глаза на него, проговорила: - Лешенька, как же ты это все выдержал? Ведь совсем малышом был? Меньше нашего Филюньки!

– Но я же ничего плохого тебе не говорил?
– растерялся битый-перебитый жизнью Козырев.

– А то я не поняла? Лешенька, я...
– она опять заплакала, - какой же ты...