— Не морщись, не морщись, будто тебя в сортире собрались утопить, — сказал ему старик, — авось не благородный. Это дамочка в накрахмаленной юбке может морщиться, а тебе, прожжённому пердаку, чего морщиться?

Арсюха достал из кармана деньги и положил их на стол, проговорил незнакомым голосом, ощущая, как у него противно приплясывает нижняя губа:

— Это всё.

— Всё, говоришь? — старик хрипло рассмеялся. — Ой ли?

— Всё, — тупо повторил Арсюха.

— А теперь сунь руку в боковой карман и достань оттуда золотые монеты.

Вновь жалобно сморщившись, будто он попал под динамо-машину и его шибануло током, пробило до самого пупка, Арсюха отрицательно качнул головой, повторил в третий раз незнакомым, чужим голосом:

— Всё!

В груди у старика что-то заклекотало, он выбил из себя кашель, поймал его в кулак и проговорил с угрожающим хрипом:

— Вытряхивай из кармана монеты, кому сказал!

Арсюха поспешно сунул руку в боковой карман бушлата, выудил оттуда одну монету, с треском опустил на стол, потом достал вторую, также с треском, будто выстрелил из пистолета, положил на стол, глянул на старика с жалобным видом:

— Всё!

— Вот нехристь! — выругался тот, красноречивым движением приподнял свои страшные вилы.

Арсюха вновь поспешно сунул руку в боковой карман, достал следующую десятирублёвку, с револьверным хряском опустил её на стол.

— Давай-давай, — одобрил его действия старик, — иначе я сам займусь этим. Тогда тебе будет хуже. Я найду даже то, что ты спрятал в желудке.

Арсюха остановил свой ускользающий плутоватый взор на старике и неожиданно прижал к груди обе руки. Произнёс свистящим, шёпотом:

— Я счас... счас!

Он бесшумно передвинулся по полу на полшага — на полшага стал ближе к винтовке; в голове у него мелькнула мысль, что жаль, не держал он у себя в кармане какой-нибудь захудалый револьверишко — оружия этого в руки к нему попадало много, но оно не задерживалось, уходило, — а сейчас очень даже пригодился бы даже дамский пугач. Он мог бы прямо из кармана уложить этого наглого старика. От досады Арсюха чуть не застонал. Знать бы, где упадёшь, — подстелил бы соломки... Ну что стоило ему сунуть в карман маленький дамский браунинг — очень нарядный, кстати, с блестящими перламутровыми щёчками, украшающими рукоятку, — валялся бы он в бушлате, ждал бы своего часа... Ведь жрать-то он, в конце концов, не просил. Нет, не сделал этого Арсюха. И теперь ему надлежит расплатиться за собственную неосмотрительность. Хоть криком кричи.

Он глянул в глаза старику и невольно съёжился — слишком много там было ненависти, она переливала через край. Арсюха вновь сделал крохотный шажок к винтовке. Если честно, он не верил в свою смерть — не отлита ещё та пуля, которая должна его поразить. А раз так, то и бояться нечего. Он сделал ещё один крохотный шажок к трёхлинейке. Потом ещё.

— Давай вытряхивай золото из кармана до конца, — сказал ему старик. — Иначе — я ещё раз предупреждаю — вытряхну сам. Тогда хуже будет.

— Счас, счас... — заведенно забормотал Арсюха, — счас.

Он вытащил из кармана ещё одну монету, щёлкнул ею о стол, мотнул головой, показывая, что монет у него больше нет.

— Ну ты и нехристь, — удивлённо проговорил старик. — Много я видел нечистой силы на белом свете, но с такой ещё не сталкивался.

Слишком долгой, затяжной показалась эта речь Арсюхе, он воспринял её как некую паузу, этакий момент, когда говорящий ничего не видит и не слышит, бывает схож с токующим глухарём, сделал ещё несколько крохотных шажков к винтовке, а потом, увидев, что у старика закрылись глаза, прыгнул. Как зверь, с места. Прыжок Арсюхин был длинным, ловким.

Не разглядел Арсюха, что сквозь сжим век у старика опасно поблескивает сталь — монах внимательно следил за Арсюхой, он видел этого человека даже с закрытыми глазами и прыжок его засек. Старик сделал короткий, очень точный выпад вилами перед собой, движение это было отработано, будто он тысячу раз принимал участие в штыковом бою и набился действовать автоматически, — и Арсюха на лету наделся на вилы, будто кусок варёного мяса на вилку, насадился на рожки, заверещал громко, по-заячьи слёзно, но было поздно.

Старик поддел Арсюхино тело, как охапку тяжёлого перепревшего навозу, и отшвырнул его в сторону.

Арсюха, разбрызгивая кровь, вскрикивая тяжело, кубарем покатился по полу. По дороге ногой зацепил приклад винтовки, и трёхлинейка свалилась на него, штыкам всадилась в ногу, разрезала фасонистые Арсюхины клёши.

Старик подошёл к Арсюхе, нагнулся над ним и проговорил беззлобно:

— Дурак ты!

Арсюха находился в сознании. Морщась от боли, он застонал и потянулся к винтовке. Старик прорычал что-то про себя, ногой отбил Арсюхину руку, потом, примерившись, всадил ему вилы в грудь и неспешно перекрестился: