Цинберг — историк еврейской литературы, библиограф и публицист, добрый знакомый Горнфельда. Химик по образованию, он возглавлял еще и химическую лабораторию Кировского завода. Его арестовали в Ленинграде 8 апреля 1938 года и приговорили к 8 годам ИТЛ.

Прибыл он на пересылку 15 октября 1938 года, то есть на три дня позже Мандельштама. А умер 28 декабря того же года — всего на один день позже, чем Мандельштам! [475]

При этом сообщалась деталь, на удивление совпадающая с тем, что рассказывал о мандельштамовской смерти Ю. И. Моисеенко:

Подразумеваемым тут очевидцем был, по всей вероятности, другой гебраист, находившийся в том же лагере, — историк и социолог Гилель Самуилович Александров (1890–1972). Он был осужден и прибыл на Вторую Речку еще осенью 1937 года, попал в отсев и был оставлен для работы в регистратуре. Перед смертью Цинберг просил его позаботиться о своем архиве (точнее, о той его части, что не погибла в НКВД), как и о том, чтобы имя его не было забыто. Вернувшись в Ленинград в 1959 году, Александров не преминул это сделать и занялся исследованием архива Цинберга, переданного семьей на хранение в ленинградский филиал Института востоковедения АН СССР (фонд 86) [477] .

Как знать, может, отыщется архив и самого Гилеля Александрова, а в нем — неизвестные факты о Мандельштаме?..

Некоторых свидетелей подводила память или, скорее, их информаторы, когда они сообщали о третьих лицах: мол, те сидели с Мандельштамом в одно время и в одном месте. Особенно часто мерещился Бруно Ясенский, автор романа «Человек меняет кожу», к этому времени уже давно расстрелянный. Его «видели» или о нем слышали и Моисеенко, и Злобинский, и Баталин, и Герчиков.

Вместе с тем известно, что Бруно Ясенский (1901–1938), писатель, бывший член ЦК Компартии Франции и член ЦИК Таджикской ССР, был арестован 31 июля 1937 года, а 17 сентября 1938 года осужден к «вышке» и в тот же день расстрелян и похоронен в Коммунарке [478] .

Разгадка феномена массовой аберрации, возможно, в надписи, вырезанной на доске в стене одного из бараков: «Здесь лежали писатель Бруно Ясенский и артист МХАТа — Хмара» [479] .

Также не был ни на Колыме, ни на пересылке художник-архитектор Николай Евгеньевич Лансере (1879–1942, брат художника Евгения Лансере), о котором Баталину рассказывал доктор Миллер.

Как и Лев Давидович Ландау (1908–1968), о пребывании которого на Колыме слышал Ю. Моисеенко, думавший, что знает его семью: в 1931–1934 гг. Наталья Соломоновна Тылкина-Ландау, первая, по его словам, жена Ландау, преподавала ему английский язык. Тут аберрация скорее всего двойная. Во-первых, Ландау был арестован 28 апреля 1938 года и, отсидев ровно год в тюрьме, был освобожден по ходатайству академика П. Л. Капицы, взявшего его на поруки. Во-вторых, своего рода «аберрацией», по-видимому, является и сама Н. С. Тылкина как жена Л. Д. Ландау. Единственная нефизическая теория Ландау — «теория счастья» — подразумевала мораторий на курение, выпивку и на официальный брак. В 1932–1936 гг. Ландау работал преимущественно в Харькове, так что, возможно, Н. С. Тылкина и была его московской подругой или одной из его московских подруг. Новые эксперименты и открытия, по-видимому, подвигли Ландау на частичный пересмотр «теории счастья»: в 1946 году он официально женился на К. Т. Дробанцевой (Коре) — своей давнишней, начиная с 1934 года, подруге.

Несколько иные аберрации коснулись и художника Василия Ивановича Шухаева (1887–1973), о котором «вспоминали» Крепс и Моисеенко, и пушкиниста Юлиана Григорьевича Оксмана (1895–1970). Оба проехали через транзитку, но задолго до Мандельштама: Шухаев — в декабре 1937 года, а Оксман — в самом начале 1938 года.

Профессор Петроградской Академии художеств и преподаватель Высшего училища декоративных искусств, Шухаев в 1920 году нелегально выехал в Финляндию, а затем во Францию, где занимался живописью и книжной графикой, оформлял театральные спектакли, работал для кинематографа. В 1935 году вернулся в СССР, занимался художественным творчеством и преподавательской деятельностью. В апреле 1937 года арестован и осужден «по подозрению в шпионаже» на 8 лет ИТЛ. Этапирован на Колыму 13 декабря 1937 года. Во время срока и еще три года после освобождения (29 апреля 1945 года) работал художником в Магаданском музыкально-драматическом театре им. М. Горького. В октябре 1947 году вместе с женой, Верой Федоровной, выехал в Грузию, а с 1960 года осел в Подмосковье.

Тем не менее оба — и Шухаев, и Оксман — слышали на Колыме о судьбе Мандельштама, и оставили об этом, каждый, свои «вторичные» свидетельства.

Шухаев — более творческое и фантастическое: Кире Вольфензон-Цыбулевской (вдове Александра Цыбулевского) он как-то рассказывал, что однажды в лагере его угостили самокруткой, свернутой… из мандельштамовского автографа!..

Это когда же — в 1947 году, по дороге в Грузию?

Что касается Оксмана, то он как историк уснащает свои сведения — легендарные, но не фантастичные — всеми необходимыми ссылками (на «товарищей» и «врачей»), Сведения эти впервые встречаются даже не у него самого, а в воспоминаниях об О. М. Елены Михайловны Тагер.

Оба товарищи еще с юношеских лет и оба пушкинисты, Оксман и Тагер встретились в 1943 году в Магадане. Между ними завязалась своеобразная «переписка из двух углов», и в первом же письме Оксман сообщил о смерти Мандельштама.

Е. М. Тагер приводит выдержку из его письма: