Шрифт:
— Слушай, Кондрат, а что у тебя за конь за такой?
— Конь, понимаешь, как конь. С хвостом, с копытами. Были, понимаешь, и крылья, но мы их очекрыжили, — не сводя с меня лживых глаз своих, отвечал Комиссаров.
— Зачем?! — ужаснулся я.
— А затем, что не положено.
— Господи, но ведь это… это же мой Пегас!..
— Был твой, стал общественный, — сказал Кондратий. — Как отдельные фрагменты твоего, Тюхин, в общем и целом совершенно никчемного творчества. А когда тебе в глаза, Тюхин, глядит твоя новая власть, твоя, хоть и бывшая, но вполне партийная совесть, ты, Тюхин, бесстыжих своих глаз не отводи… Не отводи, каблуком тебя в печень, а то хуже будет!..
И не лживые, нет, не лживые уже, а совершенно пустые, немигающие такие, мертвые — вперились в меня глаза.
И он фыркнул, звякнул уздечкой, обескрыленный конь моего недавнего вдохновения, персонаж моей, так и недописанной, самой лучшей в жизни поэмы. Косясь и копая передним копытом, он всхрапнул, мой злосчастный Пегас, и золотая его — справа, вверху — фикса при этом зловеще взблестнула, елки зеленые!..
Слезы навернулись на окаянных очах моих.
Все дальнейшее вспоминается как страшный сон. Квадратноскулое, с «боксерской» носопырой хайло Кондратия Константиновича вдруг плаксиво исказилось, утратило строгость форм, инсультно перекособочилось. Поначалу я подумал было, что это всего лишь оптический эффект, мои дурацкие слезы, не более. Но тут Ираида Прокофьевна дико — Пегас встал на дыбы! завопила:
— Караул, наси… фиксируйте его!
— Э-э…ахуэ… — по привычке в рифму захрипел неисправимый матюжник. И Господи, Господи! — до меня дошло, что с ним творится нечто уму непостижимое, сродное тому, что стряслось с дворником Гайнутдиновым некоторое время тому вперед.
Тайный мой завистник и недоброжелатель Кондратий Комиссаров, царствие ему небесное, «поплыл» под моим незафиксированным взором!..
— Аа… мамуа!.. — вымычал он, валясь в крапиву. Лязгнула шашка, тупо тумкнул затылок, покатились пятаки…
Именно в эту критическую минуту Ираида Прокофьевна Ляхина и проявилась во всем своем грядущем великолепии. Всплеснув грудями, как крыльями, она одним прыжком оседлала моего ампутированного лошака. Неверный Пегас чуть не надломился, но все-таки, сволочь, выдержал. Лишь виновато покосился на меня, мол, извини, Витек, сам видишь, как оно оборачивается…
— Юные пенсионеры! — засовывая под мышку правую титьку, вскричала новоявленная амозонка, воинствующе нагая, с указующим китайским зонтиком в руке. — Юные пенсионеры, к борьбе с чуждыми нам воззрениями — будьте готовы!
— Всегда готовы! — дружно ответили верные левинцы, выскакивая из-за кустов, где они и прятались все это время.
К распростертому Кондратию Константиновичу подбежала Перепетуя с огнетушителем. С тем самым, на баллоне которого было написано «Гипосульфит натрия (Фиксаж)». Зашипела струя, пущенная в подвергшуюся деформации голову.
— Так ведь это же фотозакрепитель, — запоздало изумился я.
— А ты, мудила гороховый, думал, его «шипром» освежать будут?! — захохотала гарцующая валькирия. — Чего стоишь-то?! Забыл, что делают в таких случаях? А ну — беги, звони куда следует!..
— И вот ведь что поразительно: подхватив пальтецо, я действительно побежал. Этак бодренько, трусцой. Туда — к телефонной будке у кинотеатра. А добежавши, снял трубочку и набрал соответствующий номерок. Простой такой, с детства запомнившийся. Товарища капитана Безымянного…
В общем, когда подкатила музейная эмочка (черная, со шторками на окнах), я уже, скорбно потупясь, стоял над бездвижным Кондратом Всуевым. Был он весь какой-то совершенно непохожий на себя — поверженный, с широко
Глава пятая. Казенный дом, нечаянная радость
— Да вы не нервничайте, не нервничайте! — говорит он, нацеливая в мой лоб свет рефлектора. — Раз уж влипли, так хоть держитесь, как подобает настоящему противнику!.. Фамилия?
— Тю-фин, — сплевывая зубы, колюсь я в который раз. — То есть это… то есть Тюхин, а этот, как его…
— Записывайте-записывайте! — бросает в сторону гражданин начальник товарищ майор Бесфамильный и младший подполковник Кузявкин исполнительно трещит на машинке.
— Слушайте, вы меня совсем запутали. Тюхин и Эмский, ну как это… Ну это, вобщем, мои псевдонимы…
— Клички, — понимающе кивает гражданин майор.
И все начинается по-новой.
— Да вы не психуйте, не психуйте! Зачем же так?!
Брезгливо морщась, он угощает меня папироской. Я все никак не могу поймать огонек спички, но вот наконец прикуриваю, со всхлипом затягиваюсь. Пальцы у меня трясутся, губы дрожат.
— Значит, говорите, в кепке, с усами?.. Пишите-пишите, Кузявкин! Видите — гражданин Кац-Пулатов все-таки хочет сделать чистосердечное признание!.. Та-ак, порошочек, говорите… Два?! Ага: проще говоря, после трудов праведных решили «оттянуться». Поймали кайф, как выражаются некоторые несознательные товарищи… Допустим. А как, вы говорите, того, с фиксой звали?.. Пегас?! Так-так, уже теплее, теплее!.. Выходит — Пегас, он же еще и — Конь!.. Постойте-постойте, что вы несете! А крылья-то здесь причем?!