– Ее величество ценит откровенность, – поддержал странный разговор Дикон, – и очень ценит вас.

– Она об этом говорила? – Графиня подняла брови и наклонила к себе тяжелую от розоватых свечей ветку. – Я слегка удивлена. Ее величество так дорожит обществом баронессы Капуль-Гизайль… Конечно, та по-своему забавна и великолепно одевается, но я рада, что моя дочь младше обеих принцесс и еще не скоро сможет подавать ее величеству ноты. Мне бы хотелось, чтобы моя крошка узнала о существовании подобных баронессе женщин как можно позже… Вы больше любите белую сирень или темную?

– Я избегаю лилового цвета, сударыня. – Святой Алан, о чем Катари говорит с Марианной и что баронесса рассказывает Катари?! – Он напоминает о предательстве.

– Но разве может предать цветок? Он может всего лишь завянуть от недостатка влаги, а сердце, женское сердце, вянет от недостатка любви. Клирики учат находить утешение в молитвах и делах, но это для репы и шпината, а не для сирени и гиацинтов…

– Как вы сказали? – Какой же он глупец! Вдова Рокслея не станет размениваться на пустую болтовню, она передает слова Катари. Королева и регент не вправе быть искренней с мужчиной, но почему бы не сделать своим голосом вдову из дома Скал?! Из дома Эгмонта, некогда покорившего юную королеву?

С опытом, со страшным опытом, к Катари пришло понимание другой любви… Похожей, но другой, сменившей девичьи грезы о святом Алане.

– Как я сказала? – переспросила Дженнифер Рокслей. – Я уже забыла, и вы забудьте.

– Никогда! – твердо сказал Ричард, сожалея лишь о том, что не способен писать лучше Веннена. – Гиацинтам нужна… влага, а сердцу – любовь. Передайте ее величеству, я…

Что знает графиня? Насколько можно быть с ней откровенным? Рокслеи не способны на предательство, но Дженнифер – Рокслей лишь по мужу.

– Я не стану ничего передавать. – Графиня тихонько рассмеялась. – Вы пришли по делу, значит, аудиенция не заставит себя ждать. Какое счастье, что я не регент и могу думать, о чем хочу или о… ком?

Она знает все, то есть все нынешнее. Катари ни с кем не станет делиться былыми страданиями, но о теперешней любви она рассказала… Или проговорилась. Ее величество так и не научилась лгать, и она слишком устала от одиночества, от приставленных к ней шпионов. Теперь Катари не боится слежки, ведь рядом те, чья верность прошла испытание. Дженнифер Рокслей одна из них.

– Эрэа… Эрэа Дженнифер, моей признательности… Я понимаю, Катари… Ее величество не может сейчас думать о… себе, но это не будет длиться вечно, а я… Я в самом деле молод, а Скалы ждут долго, столько, сколько нужно!

– Дай Создатель им дождаться, – неожиданно резко сказала графиня. – Идемте, мы и так задержались. Негоже, если к ее величеству прежде вас проникнет какой-нибудь поставщик или посол.

Они торопились не зря: Дикон едва успел отвесить поклон расположившимся в свитской гостиной дамам, как раздался звонок. Толстуха Мэтьюс бросилась на зов. Сквозь дверной проем Ричард увидел прихожую и ставшую малиновой Малую приемную, из которой по-прежнему вело четыре двери. Толстуха нырнула в дальнюю и тотчас возникла снова.

– Мой герцог, – возвестила она, – пройдите в Музыкальный кабинет. Вас ждут, но их величество расстроены и устали, а к четырем прибудет посол Алата. Будьте великодушны.

– Я не отниму много времени, – заверил Дикон и бросился на зов. Мелькнули золотые ласточки. Урготской купчихе не видать талигойской короны как своих ушей! Королевой Талига должна быть истинная эрэа – нежная, гордая, чистая…

– Моя королева! – Юноша ловко опустился на одно колено. Он хотел бы коснуться губами чуть видневшейся из-под черного бархата туфельки, но у окна смешивал тинктуру врач, а в углу перебирал четки мерзавец Пьетро.

Маршальская кавалькада неторопливо рысила вдоль дороги, обгоняя артиллерийские запряжки и устало шагающих пехотинцев. Лионель вел своих людей на север, удаляясь от границы с Бергмарк и уводя за собой сорокатысячную армию Хайнриха. Удививший всех отказ от охоты за одиноким корпусом вкупе с принесенной «фульгатами» к вечеру вестью о появлении Хайнриха заставили капралов и сержантов значительным шепотом объяснять молодняку, что «наш знает». А «медведей» все равно потрепали. Пусть не корпус, но внушительный отряд с приятным и крайне своевременным обозом. Резервы из озерной Гаунау до Хайнриха не добрались, но собственные планы Савиньяк тоже изменил.

Идти сейчас на юг было рискованно, противник оказывался слишком близко. Уходить назад, в Кадану, Лионель считал опасным. Не для себя, для регента и фок Варзов, получавших вместо бергерской помощи разозленного Хайнриха и собранную в кулак и рвущуюся отплатить фрошерам за два разгрома армию. Лионель расспросил «фульгатов», перемигнулся с портретом его величества и двинул на север, стараясь как можно больше опередить врага.

В Хайнрихе маршал не сомневался. Присутствие чужой армии в глубине страны, чего не случалось со времен Двадцатилетней войны, вынуждало и без того решительного короля к действиям. «Медведь» настойчиво преследовал «оленя», но олень – создание резвое. Сумев в самом начале оторваться на два дневных перехода, Лионель не позволял гаунау сократить расстояние, вот только бесконечно идти не получится, рано или поздно нужно остановиться и дать людям отдых. Хотя бы на день…