В этот миг постучали в дверь. Вошел режиссер, доктор Бринкман.

Качинский стоял бледный, с дрожащими губами. Ему показалось на миг, что входит Венцель Шелленберг.

Но к Женни сразу вернулось самообладание. Она поздоровалась с доктором Бринкманом и познакомила обоих мужчин.

Разливая чай, она весело болтала, и гостиная наполнилась звоном ее голоса.

– Господин Качинский снимался для экрана, но еще не добился должного признания. Мне кажется, что у него очень большие способности. Вам следовало бы присмотреться к нему, доктор Бринкман!

Доктор Бринкман прищурил глаза и внимательно уставился на Качинского, как разглядывает барышник жеребца.

– О, внешние данные превосходны, – сказал он и сговорился с Качинским о встрече.

«Какую я сделала глупость!» – подумала Женни. На эту мысль она напала только в поисках темы для беседы. Каминский почтительно поцеловал ей руку, улыбнулся и вышел с поклоном.

Для Венцеля Шелленберга существовали две вещи на свете: работа и развлечение. Между ними он вдвигал несколько часов сна. Он непрестанно находился в своего рода опьянении. Работа пьянила его. А по вечерам и ночью он старался одурманиться удовольствиями всякого рода. Ходил в театры, но предпочитал легкую музу: оперетки, обозрения, то, что вызывало смех, что насыщало его, хмель красок и плоти. Серьезные вещи он откладывал на более позднее время. «Придет ведь пора, когда я начну сдавать, как все, – говорил он себе, – успею тогда заняться этими вещами». К ним причислял он также музеи и концерты. О, музыку он любил, но требовал от нее дикости и бешеных ритмов. Он любил цыганскую, залихзатскую музыку. На его вечерах всегда играла цыганско-румынская капелла, открытая им в одном баре и так восхищавшая его, что он тратил на нее большие суммы. «Пусть поют эти песни, когда я буду умирать! Если буду умирать! Но я не умру!»

К обязанностям маленького Штольне относилось также осведомление Венцеля о берлинских сенсациях, о каком-нибудь замечательном номере в варьете, о прогремевшей танцовщице, пьянящем оркестре, клоуне, смешившем публику до упаду. Эю была для Штольпе нелегкая задача.

– Это все то же, Штольпе, – говорил Венцель, – вам надо усерднее искать!

Когда Штольпе повез его однажды смотреть морских львов, которые жонглировали мечами, он чуть было не вспылил. Штольпе объезжал театры в предместьях и в восточной части города. Порою там удавалось открыть что-нибудь превосходное, сильное, бесстыдное, что-нибудь исключительно безобразное, исключительно забавное, какую-нибудь маленькую танцовщицу или певицу, способную заинтересовать Шелленберга.

Шелленберг часто устраивал у себя вечера. Бывали приемы официальные, на которые являлись директора банков и деловые знакомые со своими женами. Это было необходимо, но Шелленберг безумно скучал на таких вечерах. Бывали также интимные вечеринки для друзей, с музыкой, пением и пьянством. Гости засиживались до утра и шумно веселились.

В конце октября – погода стояла прекрасная – Венцелю вздумалось вдруг устроить осенний праздник в своем поместье Хельброннене. Его соблазнило ясное небо, рдевшее над ущельями улиц. Штольпе разослал приглашения и поехал вперед, чтобы все приготовить на месте.

Это поместье досталось Венцелю случайно. До войны, на маневрах, Макентину как-то довелось квартировать. В этом охотничьем замке. От одного товарища Макентин узнал, что барон Мюнхберг, владелец Хельброннена, готов продать усадьбу. Венцель купил ее заочно. Удосужившись через несколько месяцев осмотреть ее, он пришел в восторг.

Охотничий замок старой шинкелевской архитектуры окружен был старым парком, больше ста лет назад насаженным умелыми руками. Но это еще не все: в старом парке были галереи, тиссовые изгороди, романтические украшения, лабиринт и маленькая естественная сцена. Но и это еще не все: охотничий замок смотрелся в тихое маленькое озеро, а но озере были три острова. На островах построены были павильоны, и между двумя из них переброшен был высокий мост в японском вкусе.

Венцель поручил своему архитектору Кауфгеру реставрировать замок и павильоны.

Всем гостям еще памятен был тот летний праздник, который Венцель устроил для освящения замка. Несколько недель не умолкали о нем разговоры. Под открытым небом труппа актеров сыграла несколько сцен из «Сна в летнюю ночь», не весь «Сон в летнюю ночь» – это было бы слишком, скучно. Над озером полыхал фейерверк. Словом, это было бесподобно. Около двухсот человек принимало участие в празднике.

На этот же, осенний праздник приглашено было только двенадцать человек гостей, одни лишь ближайшие друзья. С наступлением вечера они были доставлены в Хельброннен в нескольких автомобилях. Румынская капелла встретила их неистовой цыганской музыкой.

Женни пришла от Хельброннена в восторг.

– Да ведь это настоящий, зачарованный замок! – сказала она.

– Я покажу вам Хельброннен, – сказал Венцель, без стеснения взял ее под руку и увел за собою.

Но самый праздник разочаровал Женни. Ей было не по себе от всего этого шума, от громкого смеха, от неистовой музыки и шуток, раздававшихся вокруг. Собрались ближайшие друзья и знакомые Шелленберга, двое с женами, любившими легкомысленный тон, другие – по большей части со своими подругами, элегантными особами, среди которых одна была подруга Женни по кино, а другая – очень известная и очень красивая танцовщица, знаменитая своими скандалами.

Среди мужчин было несколько банкиров, сыновей богатых родителей, безупречно одетых, с безупречными проборами, с безупречными ногтями, но пресыщенных и скучных. Они рассказывали анекдоты, которые Женни уже десятки раз слышала в разных кафе – какая пустота!

Ужин был расточительно пышный. Пили так много, что дамы быстро охмелели. Танцовщица взобралась на стол и плясала среди рюмок и цветов. Ей очень аплодировали. Венцель снял ее со стола и прижал к груди. И, когда Женни увидела это, ее так и резнуло по сердцу. Она почти все время страдала в этот вечер. Венцель оказывал ей предпочтение. Венцель сделал ее средоточием общества, а все же каждый вольный, откровенный взгляд его, обращенный на одну из других женщин, был для нее как нож, вонзающийся в сердце, да, нож, отточенный с обеих сторон и очень острый, – такое чувство было у нее. Но она любила его смех. Никогда еще он так не смеялся – безудержно, как мальчик.