— Старая бабка, а лезешь без очереди? Ничего святого у людей уже нет!

— Это я «старая»? Я «бабка»? — всхлипывала преподавательница, воспринявшая свой выход на пенсию как выход жизни в утиль.

Словом, ждала она чуда исцеления, а вместо этого — чудо в перьях.

Посочувствовала я скорбящей да и рассталась с нею на год. А через год до меня дошёл слух, что наша «англичанка» уже не ходит в храм, но шагает с красным знаменем в колонне экстремалов. Слуху я не поверила, зная преподавательницу как ярую демократку. Но когда случилось навестить её, то обнаружила — в прихожей стоял флаг, а в квартире стоял такой запах, что я, не выдержав, спросила:

— Чем это так пахнет?

— Весь цивилизованный мир, — сказала она надменно, — исцеляется теперь уриной. Я лично пью мочу ежедневно и тебе советую для расшлаковки.

— Ну да, — привела я ей тут слова знакомого батюшки, — пить мочу, а калом закусывать.

— А знает ли твой деревенский батюшка, — спросила она с чувством превосходства, — о мировых достижениях фекаллотерапии?

Оказывается, в мировом сообществе уже и закусывали из унитаза. Не буду приводить её дальнейший монолог о светлых энергиях космоса. Скажу лишь, что я позорно бежала с поля брани под победный клич педагога:

— Ты ещё придёшь ко мне поучиться! Образумишься и придёшь!

Потом я действительно пришла к ней в больницу. После «лечения» уриной она попала в реанимацию в том тяжелейшем состоянии, когда её с трудом вытащил с того света одарённый врач. Он же назначил ей эффективное лечение. А главное — при больнице был храм, где она в слезах покаяния вернулась к Богу, исповедалась и причастилась. Началось исцеление души и тела. И мне было дано воистину поучиться той великой заповеди Божией, что нельзя никого осуждать. Один Господь знает, что в душе человека. А душа её прежде блуждала впотьмах. Проработала всю жизнь «англичанкой», а оказалась прирождённой сестрой милосердия, оставшись после выписки работать в больнице во славу Христа. Здесь высветлилось всё, что раздражало прежде: жар души, неутомимость и способность виснуть над каждой «деточкой», опекая её в скорбях. Больные её очень любят. И мне даже показалось, что призвание сестры милосердия открылось в ней по молитвам святого великомученика и целителя Пантелеймона. Сказала об этом знакомой, а она вздохнула:

— Если бы так! Стыдно признаться, но до сих пор боюсь молиться великомученику Пантелеймону. Сколько же молебнов я ему тогда отслужила, а после этого камнем рухнула вниз. Нет, так разбиваться и падать страшно.

Переубеждала я знакомую, переубеждала, а совесть между тем обличала меня. Разве не было в моей жизни периода, когда я боялась молиться преподобному Сергию Радонежскому? И разве редки те искушения, когда кто-то с горечью говорит: «Молебны петы, а толку нету». Это часть православной жизни, и вот несколько рассказов о том.

История с преподобным Сергием Радонежским случилась в те времена, когда я работала спецкором «Комсомольской правды», а в соседнем отделе работал молодой журналист Юрий, ставший впоследствии отцом пятерых детей. Но тогда у него родилась дочка Анечка, вскоре после рождения приговорённая врачами к смерти. Девочку поместили в Кремлёвскую больницу, зарубежные собкоры присылали лекарства, но всё это лишь продлевало агонию.

У журналистов свои способы борьбы. И Юрий с просьбой о помощи рассылал по редакциям разных стран фотографии семимесячной Анечки, на которые было больно смотреть. Тело младенца представляло собой кровоточащий кусок мяса без кожи. Кости были желеобразными. Не тело, а жидкое яйцо без скорлупы. Медсёстры даже боялись взять девочку на руки, и перепеленать Анечку могла только глубоко верующая жена Юрия. Вот и расходились по всему миру фотографии, с которых смотрели с мольбой огромные страдающие глаза ребёнка.

— Зря вы себя мучаете, — убеждали Юрия врачи. — Болезнь неизлечима.

Но Юрий, как радист погибающего судна, отчаянно посылал в пространство сигналы «SOS»: «Спасите Анечку! Откликнитесь, кто может помочь!» Откликнулась женщина-профессор из Америки, специалист мировой величины. Она прилетела в Москву всего на пару часов специально для осмотра Анечки. Осмотрела и тут же улетела обратно, сказав на прощанье ошеломлённому отцу:

— Готовьте жену — девочка этой ночью умрёт. Простите нас, но медицина бессильна, и спасти её может лишь чудо Божие.

Сообщить жене этот смертный приговор Юрий не смог и в ужасе бежал из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру. Как и многие из нас, он был тогда неверующим. Молиться Юрий не умел, но стоял весь день у раки преподобного Сергия Радонежского и плакал, плакал, плакал. Домой он вернулся за полночь, когда жена уже спала. А на рассвете, стараясь не разбудить мужа, жена уехала в больницу перепеленать Анечку. О дальнейшем рассказывала она сама:

— Подошла я к дочке и испугалась — Анечка была какая-то необычная. Я скорее к врачу: «Доктор, посмотрите Анечку. С ней что-то происходит». Врач наклонился к Анечке и вдруг как побежит в ординаторскую! Я обомлела. А из ординаторской уже бегут что есть мочи врачи и медсёстры и топочут, как стадо слонов. Окружили Анечку и стоят молча. А я гляжу и глазам своим не верю — у Анечки появилась кожа, а кости были уже твёрдыми.

Так по молитвам преподобного Сергия Радонежского свершилось чудо исцеления. Юрий после этого крестился и ушёл из редакции. А я лишь только после крещения поехала в Троице-Сергие- ву Лавру, умоляя о помощи преподобного Сергия Радонежского.

— Креститься, — услышала я перед крещением слова митрополита Антония (Блюма), — это всё равно что войти в клетку с тиграми.

Услышала — и не поверила. А после крещения обнаружилось — «тигры» жили в моей семье. Стоило зажечь лампадку и начать кропить дом святой водой, как на меня восставали: «Что за мракобесие? Прекрати!» Сын веровал только в компьютеры и медитировал по системе йоги. Папа доверчиво «лечился» у Кашпировского. А мама обидчиво заявляла, что уж она-то верует в Бога с детства, но тут же снимала с себя крест.