– Что угодно лучше, чем валерьянка! – Линч убирает упавшие пряди подруги за ухо – и всё-таки смеётся. – Серьёзно, что угодно.

Титания ничего не говорит, но смотрит спокойно и тепло, а кисточка порхает у неё в руках точно так же, как меч в битвах.

Спарринг ей Шелия, впрочем, сегодня не предлагает.

Потому что звучит как проклятие.

***

Когда Шелия в следующий раз мнётся ночью на пороге, её слегка потряхивает, и тогда Румменигге встаёт ей навстречу.

– У тебя трусы смешные, – говорит Шелия шёпотом.

– А ты дрожишь, – он даже не улыбается.

Шелия тянется к нему так, будто он – источник. Воды для жаждущего, спокойствия для неё. Она тянется к нему, и майор подхватывает её на руки, а потом – роняет на кровать, и целует так горячо и сильно, что ей почти больно, и она открывается навстречу этим поцелуям, этим прикосновениям, этим взглядам, всему.

В голове становится пусто и хорошо.

Вообще в палатке холодно, но от того, какой майор горячий, этого незаметно.

***

Это всё-таки система – сначала Шелия рассказывает об этом Титании, а потом Румменигге начинает понимать это сам.

– Я твой личный сорт валерьянки, – он смеётся и целует Линч в рыжую макушку.

– Ты хотя бы вкусный, – возражает Шелия, приподнимаясь на локтях, а потом понимает, как оно двусмысленно звучит, и моментально падает обратно, чтобы скомочиться у него под боком.

Это смешно – после всего сказанного и произошедшего – но это и ценно.

Шелия такая маленькая, такая взрослая, такая невероятная – и вся его. И об этом тоже надо говорить, даже если это и так очевидно – и именно поэтому он сгребает её в охапку и сжимает крепко-крепко, словно пытаясь заслонить от всего и всех.

И, что самое удивительное – у него это действительно получается.