Мастер довольно небрежно развернул сверток, и Лемешев увидел предмет, который вот так же, наяву, вблизи, а не через музейное стекло, видели до него лишь несколько десятков человек: великое Копье Судьбы, выкованное Моисеем для блага еврейского народа, но оказавшееся его проклятьем; копье, пронзившее тело Христа и впоследствии поменявшее множество владельцев – сплошь личностей, чьи судьбы занимают в исторических описаниях тысячи страниц. Игорь потянулся было к копью, но, едва коснувшись, отдернул руку, словно железо было раскалено до предела.

– Откуда вам стало известно о моих планах? – Игорь с обожанием наблюдал за стариком, а тот опять преобразился, царственная его надменность бесследно исчезла, а на лице теперь читалась спокойная уверенность мудреца. Игорь, который обрел свою прежнюю самоуверенность, словно старик разрешил ему вновь сделаться самим собой, решил сохранять добрую мину, но ни в чем Мастеру не перечить. Когда тот заговорил, Лемешеву показалось, что даже голос его изменился и помолодел, приобрел новые оттенки:

– В миру я ученый, профессор и преподаватель логики. Сейчас служу в Гарварде, но когда-то давно я работал в университете Джорджа Вашингтона и среди моих студенток была одна невероятно способная темнокожая девица. Догадываетесь, о ком я говорю? Пэм Уотс – да, это была она. Мы с ней дружили. Нет, никакой сексуальной подоплеки, чистейшие платонические отношения. Это благодаря ей я стал масоном, она сумела меня заинтересовать, и вот результат… Знаете, логика не приемлет никакого хаоса, сама картина мира в логике логична, если можно так выразиться. А с недавних пор я разочаровался в прежних идеалах, мне все чаще приходит в голову мысль о том, как было бы прекрасно, не существуй в мире столь мощной управляющей силы, как масонство. Ведь это ненормально, что кучка людей, изменив ход истории и повсеместно уничтожив влияние монархии, захватила мировую власть, и нет ни малейшей надежды на то, что власть эту масоны когда-либо отдадут. Все просчитано с великолепной, свойственной каббале архитектурной точностью, все заранее предсказано и не оставляет никакого шанса на справедливость.

Игорь, все это время с возрастающим удивлением слушавший Мастера, прервал его монолог:

– Кажется, я догадался. Вы коммунист?

Старичок улыбнулся, и в улыбке его сквозило то особенное, миролюбивое согласие, которое бывает лишь у людей в возрасте, когда возвращается в человека что-то изначальное, особенная, присущая лишь детству кротость. Но это впечатление держалось лишь какое-то ничтожное мгновение, потом Мастер стал прежним и вопреки ожиданиям Игоря на его вопрос ответил отрицательно:

– Нет, не коммунист. Я сторонник идеи о том, что все в этом мире несовершенно и несправедливо. Сохранил дань юношеским убеждениям, ведь я когда-то был битником и слушал, как горлопанила Дженис [17] на Вудстокском поле и в Монтерее. Мир появился из хаоса и оказался несовершенным, человек превратил затею Творца в кошмар, в торжество скверны. Так не может далее продолжаться. Мир вновь должен погрузиться в хаос, которым уже не смогут управлять масоны, хаос смоет их, точно шторм. У каждого человека должно быть право на то, чтобы его надежды сбывались, а помочь надежде сбыться может лишь хаос. Место, где должно начаться его вторжение, для меня очевидно – это Россия, самая огромная, непредсказуемая и нестабильная территория в мире. Население этой страны, как никто более на Земле, представляет собой людей хаоса, потому что, пройдя сквозь все возможные перипетии, оно так и не выработало иммунитета к рабству, иными словами, вы прирожденные несгибаемые анархисты. Итак, место для начала хаотического шторма, который снесет старый мир масонского уклада, найдено, остается взять в руки инструмент, с помощью которого процесс можно будет запустить. Инструмент перед вами, Дагон. Возьмите его, перевезите в Россию, и пусть свершится то, что должно свершиться.

Игорь осторожно взял реликвию в руки. Довольно тяжелое, не менее трех килограммов весом, копье имело в длину около пятидесяти сантиметров и состояло из однородного кованого наконечника, напоминавшего своею формой рыбу, полого в середине ближе к верхушке, куда вставлен был не то штырь, не то гвоздь, держащийся в копье с помощью четырех проволочных узлов. Посередине копье перехватывали золотые ножны, надетые поверх таких же, но серебряных. Из-под ножен выходили два боковых лезвия, которые также крепились проволокой к трубчатой сердцевине и нижними концами своими упирались в основание-ограничитель, служащий в этом боевом оружии для совершенно определенной цели – не позволять копью при ударе проходить слишком далеко и, пробив тело жертвы насквозь, застревать в нем. После основания продолжалась трубчатая, все более расширяющаяся сердцевина, куда ранее было вставлено древко. Материал копья был ржавого оттенка, но при этом вовсе не ржавым. То был естественный цвет небесного металла, закаленного холодом космоса и жаром атмосферного трения метеорита, найденного Моисеем в Ливийской пустыне три с половиной тысячи лет назад.

Но вот что странно! Как и в случае с поддельным «Евангелием от Иуды», Лемешев, взяв в руки копье, чего-то особенного – тепла ли, холода, импульсов, месмерического состояния, в которое он погружался всякий раз, дотрагиваясь до вещи, имевшей подлинный магический смысл, – сейчас не испытал. Игорь прекрасно помнил свои ощущения в тот момент, когда много лет назад, во Флоренции, на площади перед палаццо Веккио он, прикоснувшись к мраморной ступне Давида, увидел двор мастерской и низкого, коренастого скульптора с перебитым в детстве носом, одетого в перепачканную краской блузу и пыльные сандалии. Тот стоял перед почти готовой уже статуей и, сложив на груди руки, смотрел в глубь двора, откуда направлялось к нему пышное посольство. Впереди своей свиты выступал человек с необычайно одухотворенным лицом и царственной осанкой. «Мой дорогой сеньор Буонарроти, – не сказал, а почти пропел этот вельможа, – я вижу, что дела твои продвигаются и вскоре твой Давид встанет на защиту нашего города и всей страны. Эта статуя достойна новой Римской базилики». И Микеланджело покорно склонил голову перед герцогом Лоренцо Медичи, прозванным Великолепным, и улыбка, вызванная похвалой этого мецената и добряка, играла на губах художника…

А здесь ничего похожего. Лишь обычный холод металла, его увесистая тяжесть, фактурные выщербинки на поверхности, металлический штырь в середине наконечника, разительно отличающийся грубыми формами своих граней и волнистой искривленностью от самого копья – симметричного и гладкообтекаемого. Вот, пожалуй, лишь этот штырь – или гвоздь… Игорь уловил исходящее от него слабое тепло, осторожно прикоснулся к металлу тремя пальцами, и немедленно в голове его раздался мученический стон человека, правая рука которого была этим гвоздем прибита к нагретому солнцем дереву креста. Так вот откуда взялся гвоздь!

– А не подделка ли это? – Игорь испытующе уставился на Мастера, впервые встреченного им масона-революционера, по сути антимасона. Нет, он определенно не врет, иначе Лемешев обязательно почувствовал бы фальшь. Его внутренний детектор лжи был в сотню раз точнее любой электронной машины, запрограммированной на стандартные ответы испытуемого. Быть может, он сам находится в неведении относительно подлинности копья?

– Гвоздь настоящий, я видел это, – продолжал Игорь, – я слышал голос того, кто страдал. Но я не чувствую ничего, держа в руках копье, хотя вполне допускаю, что, будь оно подлинным, я смог бы увидеть так много, что от избытка впечатлений у меня сейчас наступило бы кислородное голодание.