– О да! Конечно! Черт! Давай же познакомимся с тобой, в конце концов. Май нэйм из Роман, – произнес он, сделав ударение на первый слог, отчего вышло непонятно, и Настя переспросила еще раз:

– Значит, Роман? Хорошо.

– В детстве звали Ромбиком, – хмыкнув, добавил ее новый знакомый. – Мадемуазель соблаговолит представиться?

– Мадам, – поправила его Настя, – давно уже мадам, причем дважды…

«Зачем я намекнула ему, что дважды побывала замужем? Вот дура». Настя улыбнулась, попытавшись скрыть неловкость, и представилась:

– Анастасия. В детстве называли Нюсей.

Начался дождь. Крупные капли забарабанили по крыше автомобиля, словно просили впустить их внутрь. Прохожие торопливо раскрывали зонты, пассажиры крадущегося рядом троллейбуса превратились в смутные тени, недвижимые за потоками воды, струящейся по стеклам. Прошел мимо хмурый парень с целлофановым мешком на голове, он предлагал купить у него всякий незамысловатый товар: змеящиеся проводами телефонные зарядники, диски в прозрачных конвертах, авторучки… Один из зарядников ухитрился зацепиться за зеркало какой-то машины, и парень, сделав пару шагов, получил по спине его закрученным спиралью проводком. Даже сквозь шум дождя и поднятые стекла было слышно, как он смачно и совершенно хмельным голосом выругался.

– Странно, – тихо сказал Роман, – пьяный совсем, а идет, не шатается. Привычка?

Настя кивнула:

– Профессионал.

Они одновременно засмеялись, и Настя, услышав смех этого Романа, в который уже раз за день назвала себя дурой.

– А я тоже развелся недавно, – задумчиво произнес он. – Все как-то совпало, причем очень быстро. Остался и без семьи, и без работы. Может, мне и поделом? За легкие деньги всегда приходится расплачиваться тяжелыми мыслями.

«Философ», – подумала Настя, но вслух произнесла совсем другое:

– Наверное, авария впереди? Что-то слишком долго даже для Цветного бульвара.

– Да наверняка кто-нибудь раскорячился. Небось барышня въехала в джигита, или наоборот, или старушку придавило самосвалом, – фантазировал Роман. – А ты здорово водишь. Особенно лихо задом у тебя получается, прямо фюить! – И он сделал рукой жест, похожий на змейку. – У тебя дети есть? – вдруг спросил он.

– Сын маленький.

– От второго или от первого?

– В смысле? – Настя вначале не поняла его вопроса, а потом спохватилась: – От первого. А у тебя?

Роман сделался мрачнее тучи и отвернулся. Повисло то особенное, пропитанное обидой молчание, когда всем становится неловко и приходится с напряжением ожидать первого слова обиженного. Но чем она могла его задеть?

– У меня тоже сын был. – Он повернулся, смотрел теперь перед собой, выбрав на панели, под стеклом, какую-то одному ему ведомую точку. – Он выпал из окна. Моя жена не заперла окно на кухне, а Женька с дивана на стол, со стола на подоконник, а внизу двенадцать этажей. Никаких шансов.

Настя почувствовала комок в горле и поняла, что сейчас разревется. Ведь это же ужасно, чудовищно, нелепо, несправедливо, когда гибнет малыш, когда прерывается жизнь, едва начавшись! И зачем только она задала этот вопрос?! Настя второй раз за день подумала о сигарете и вытащила из кармашка в дверце машины салфетку, вытерла глаза. О чем теперь говорить, она не знала. Лучше бы он вышел, что ли, в самом деле, а то неловко это все как-то, некстати…

– Ты извини, мы с тобой знакомы без году неделя, а я тут со своим… Давай-ка я здесь выйду, все равно никакого движения нету, а до метро тут близко, доковыляю. Спасибо тебе еще раз, Нюся.

– Да не за что. – Настя взглянула на него, попыталась улыбнуться, но улыбка у нее вышла довольно жалкой, так, не улыбка вовсе, а просто неопределенное мимическое движение. – Не воруй больше носки, Рома. Обещаешь?

Он упрямо мотнул головой:

– Нет, не обещаю. Без этого жизнь похожа на дерьмо собачье. Не хватает острых ощущений. Вот, может, наладится все, тогда и брошу. Ладно, чего разводить-то? Прощай, милая.

И он вышел, хлопнув дверцей. Обогнув машину спереди, заковылял к обочине, туда, где виднелась невысокая кованая ограда, а Настя, оглушенная этим его обращением «милая», осталась сидеть, глядя ему вслед, вспоминая, что так прежде называл ее лишь один человек на свете.

«Палатки возле метро. Срочно, немедленно туда и купить пачку сигарет. Иначе я сорвусь. Еще не знаю, как именно это будет, но сорвусь». Она втиснула машину в еле заметный в шеренге брошенных на обочине автомобилей проем и, как за минуту до этого Рома, перешагнула через кованую ограду. Напрямик по влажному газону направилась к дорожкам циркового сквера, разбитого здесь на новый лад сравнительно недавно и так украсившего Цветной бульвар, отделивший шумное Садовое кольцо от тихого и милого Бульварного с его скамейками, лесенками и бесконечной чередой всякого рода местечек, где в любое время дня и ночи можно пусть и не особенно прилично, но все же сносно закусить, а также романтически напиться, гуляя потом вдоль скверов и озабоченно выискивая платную уборную в виде синей кабинки с прилагающейся к ней теткой, взимающей мзду за исполнение желаний.