— Я тот, кто велел тебе валить отсюда, пока есть возможность.

— Послушайте, — нервно сказал Форд. Он никак не мог заставить свою голову перестать кружиться и овладеть ситуацией. — Послушайте, — продолжал он, — я очень давний друг господина Дезиато, а…

Он взглянул на Черного Дезиато, который так и не шевельнулся.

— …а. — повторил Форд, не в состоянии придумать, что сказать дальше.

Здоровенный придумал за него целое предложение, и продолжил:

— А я телохранитель господина Дезиато, и отвечаю за его тело. А за твое тело я не отвечаю, поэтому убирай его подальше, пока оно не пришло в негодность.

— Подождите минутку, — заторопился Форд.

— Никаких минуток, — рыкнул телохранитель, — и никаких «подождите»! Господин Дезиато ни с кем не разговаривает!

— Ну, так, может, вы позволите ему самому сказать, что он думает об этом?

— Он ни с кем не разговаривает! — проревел телохранитель.

Форд еще раз беспокойно взглянул на Черного Дезиато и был вынужден признать, что факты на стороне телохранителя. По-прежнему не было ни малейшего намека на движение, не говоря уже об интересе к судьбе Форда.

— Но почему? — спросил Форд. — Что с ним?

Телохранитель все ему объяснил.

«Путеводитель по Галактике для автостопщиков» дает справку о «Зоне разрушений», плутониум-рок-группе из Зон Разума Гагракакка. Она считается не только самой громкой рок-группой в Галактике, но и вообще — источником самого громкого из шумов любого рода. Регулярные посетители их концертов считают, что наилучший звуковой баланс достигается, когда вы слушаете их музыку из большого бетонного бункера, находящегося примерно в тридцати семи милях от сцены, тогда как сами музыканты играют на своих инструментах дистанционно с космического корабля с усиленной звукоизоляцией, находящегося на орбите планеты — чаще всего не той, на которой проводится концерт.

Их песни, в общем-то, весьма просты, и тема их не нова: молодое существо мужского пола встречается с молодым существом женского пола под серебристой луной, которая вдруг взрывается по не вполне выясненным причинам.

Во многих мирах их выступления запрещены, иногда из художественных соображений, но в основном потому, что концертная аппаратура группы не соответствует требованиям местных договоров по ограничению использования стратегических вооружений.

Это, однако, не помешало их доходам раздвинуть границы обычной математики, и главному бухгалтеру группы недавно присвоили звание профессора неоматематики Максимегалонского университета в знак признания его общей и специальной теорий возврата налогов группы «Зона разрушений». С их помощью он доказывает, что вся ткань пространственно-временного континуума не просто искривлена, а совершенно искорежена.

Форд кое-как добрел до столика, где Зафод, Артур и Триллиан сидели в ожидании начала представления.

— Поесть бы, — сказал Форд.

— Ну, как, Форд, — спросил Зафод, — ты поговорил с этим горлопаном?

Форд безразлично качнул головой.

— С Черным? Ну, да, вроде как поговорил.

— Что он сказал?

— Ну, он не то чтобы сказал, а… как бы это…

— Ну?

— Он умер на годик из налоговых соображений. Я хочу сесть, — сказал он и сел.

К ним подошел официант и спросил:

— Не желаете ли посмотреть меню? Или, может быть, вы познакомитесь с Фирменным Блюдом?

— А? — спросил Форд.

— А? — спросил Артур.

— А? — спросила Триллиан.

— Конечно, — сказал Зафод, — давайте посмотрим на это мясо.

В маленькой комнатке в одном из крыльев ресторанного комплекса худая, долговязая фигура слегка отодвинула занавеску, и забвение глянуло ей в лицо.

Лицо было не из симпатичных, возможно, оттого что забвение глядело в него уже слишком много раз. Следует начать с того, что оно было слишком вытянутым, глаза на нем — слишком глубоко запавшими, щеки — слишком ввалившимися, а губы — слишком тонкими и длинными, обнажавшими, когда они раздвигались, зубы, слишком напоминавшие свежевымытый балкон. Руки, державшие занавеску, тоже были длинными и тонкими, и еще они были холодными. Они спокойно лежали на складках занавески, но казалось, что если бы их владелец не следил за ними, как ястреб, они уползли бы прочь и совершили что-то невыразимое где-нибудь в углу.

Человек отпустил занавеску, и ужасающий отсвет, игравший на его чертах, отправился поиграть на чем-нибудь не столь нездоровом. Он порыскал по комнате, как богомол в ожидании добычи, уселся, наконец, на расшатанный стул перед откидным столиком и принялся просматривать тоненькую стопку листов с записанными шутками.

Зазвенел звонок.

Он отбросил свои бумаги и встал. Руки пробежались нервной рысцой по миллиону радужных блесток, усеивающих его смокинг, и он вышел за дверь.

Свет в ресторане померк, музыка заиграла быстрее, единственный луч прожектора осветил лестницу, ведущую на сцену.

По лестнице взбегала сверкающая всеми цветами высокая фигура. Конферансье выскочил на сцену, легким шагом приблизился к микрофону, выхватил его из стойки одним взмахом длинной тонкой руки, и несколько секунд раскланивался направо и налево перед публикой, принимая ее аплодисменты и демонстрируя ей свой балкон. Он помахал своим друзьям в зале, которых там не было, и подождал, пока аплодисменты стихнут.

Он поднял руку и улыбнулся. Его улыбка простиралась, как казалось, не просто от уха до уха, а несколько даже выходя за пределы его лица.