Он опять нервно стучал пяткой о грузовой отсек под банкеткой.

Разглядывал француженку.

Француженка была сама серость Парижа – мышиная, бесцветная, беззвучная – моросящий целый день дождь. Даже красная юбка на ней казалась серой. Она не отрываясь смотрела в окно.

Воздух отчего-то сгустился.

Я старался читать, но Александрплатц упорно мне не давался, невероятно занудная книга.

Если он не перестанет дергаться, придется его попросить.

Он не переставал.

Я поднял глаза и столкнулся с его взглядом. Он расстреливал меня в упор.

Я: Извините?

ОН: Ой, я не могу, вы так мне отвратительны. Черт! Последний шот кофеина был лишним.

Я: Как, извините?

ОН: Как отвратительны? До пупырышек! Вот даже то, как вы страницы перелистываете, меня злит.

Такие, как вы, приходили на этот самый Александрплатц, снимали там жиголо, платили им какие-нибудь три блядские марки, а потом трахали не кишечник, а мозг – почему ты не любишь меня, как ты можешь мне изменять, а потом еще торговались, чтоб было не три марки, а две марки и двадцать семь пфеннигов.

Я: Ваши личные обиды, молодой человек…

ОН: Тварь, с чего ты взял? Имя Зденек? Если словак, значит, всё – сразу шлюха? И потом вы, похотливые человечки, еще что-то пишете о Рейхе? О том, как нацисты – нацисты? Но вы не похождениями и не жадностью мне отвратительны, всей узколобостью вашей. Трусливостью. Вы бы и рады вести себя, как СС – яиц нет. Они у вас хуже, чем эта пюрешка перемолоты, я прошу прощения… Мерседес? Марибель. Но вам подошло бы Мерседес.

Вообще, да. Психика у славян нестабильна. Зачем зря переводить нервы, ругаясь с психически неуравновешенным существом?

ОН: Так, место! Без моего позволения не встают, Джонни.

Я начинал злиться.

Я: Знаете…

ОН: Не знаю. Сел и заткнулся. Дернешься, выпотрошу. Дамы, не переживаем. Руки подняли, за верхнюю полку зацепили, обе. Прекрасная Марибель, я не постесняюсь.

Конец ознакомительного фрагмента.